Арсеньев вспомнил, как настороженно встретил его следователь, и поморщился. Заработал он в прокуратуре нелестную славу «буквоеда». Ладно, ничего не поделаешь.

«Н-да, с этим «простым» делом будет хлопот», — невесело подумал Арсеньев. Поводов для беспокойства было немало. Голубничий всё отрицает. А как быть адвокату? Может ли он не кривя душой занять на суде такую же позицию? Ведь он сам сомневается в невиновности Голубничего. Это-то его и мучает.

Кажется, найдутся убедительные обстоятельства, смягчающие ответственность капитана. Конечно, трудно было сохранить полное самообладание и не допустить ни одной ошибки в таких критических обстоятельствах, в каких оказался Голубничий. Даже если капитан в чём-то ошибся, он вёл себя мужественно, и его нельзя не уважать за это.

Давно уже для Арсеньева стали заповедью слова Маркса о том, что государство даже в нарушителе закона должно видеть человека, свою живую частицу, в которой бьется кровь его сердца, видеть солдата, защитника родины, гражданина, главу семьи. «Государство не может легкомысленно отстранить одного из своих членов от всех этих функций, ибо государство отсекает от себя свои живые части всякий раз, когда оно делает из гражданина преступника». Эти слова так понравились Арсеньеву, что он выписал их.

— Ангелов чего защищать, они и сами в рай попадут, — говорил когда-то Арсеньеву его учитель, старый адвокат Баранцевич. — А вот человеку оступившемуся, попавшему в беду, помочь надо. Вот тут-то и нужен непременно адвокат, который по долгу своей профессии обязан понять обвиняемого, защищать его.

Но защищать — вовсе не значит выгораживать обвиняемого любой ценой. Помочь суду объективно разобраться, в чём человек действительно виноват и какого заслуживает наказания, обратить внимание на все слабые места в обвинении — вот задача адвоката.

Капитан Голубничий прожил большую и честную жизнь, суд это должен учесть. Арсеньев ещё раз просмотрел его послужной список. Биография безупречная: начинал простым рыбаком, в годы войны на своем траулере выполнял специальные задания командования, был награжден орденом Красной Звезды. Воевали и два его сына, один из них погиб. После войны у Голубничего тоже не было никаких взысканий, одни благодарности да премии. Характеристики приложены отличные.

На суде нужно будет убедительно показать сложность обстановки, в которой Голубничему пришлось принимать решения, и добиться, чтобы исключили из обвинения все предположения, смутные догадки, все недостоверное, сомнительное. Только неопровержимо доказанные факты должны лежать на чаше весов, когда решается судьба человека. Неуклонно добиваться этого — тоже обязанность адвоката.

Следователь предъявил Голубничему обвинение в нарушении правил безопасности, что и привело к трагической гибели судна и людей. Серьезное обвинение, по этой статье возможно лишение свободы до пятнадцати лет.

Надо прежде всего убедить суд, чтобы формулу обвинения изменили так: «нарушение действующих на транспорте правил» или «проявленная халатность». Это будет справедливее. Тогда Голубничему в самом худшем случае будет грозить не более пяти лет лишения свободы, а скорее всего наказание сведется к увольнению и к исправительным работам. Вероятно, суд учтет все обстоятельства, смягчающие ответственность Голубничего.

Но Голубничий, конечно, и на суде станет полностью отрицать свою вину. В этом вся трудность положения Арсеньева. Он ведь тоже будет вынужден занять такую же позицию и настаивать не на смягчении наказания, а на полном оправдании капитана. Иного выхода у него нет. Раз он взялся защищать Голубничего, они не могут расходиться с ним в оценке фактов и доказательств.

Если Голубничий станет полностью отрицать на суде свою вину, а защитник лишь ограничится просьбами о смягчении наказания, тем самым как бы подтверждая его виновность, он попросту оставит Голубничего без защиты... Между тем опровергает он предъявленные обвинения довольно убедительно. Против его доводов лишь записка Лазарева, а никаких дополнительных сведений о гибели траулера добыть уже невозможно.

Но ведь этого мало. Адвокат, раз поверив своему подзащитному, должен проникнуться его доводами, лучше их аргументировать, сделать их убедительными и в защите опираться на них. Возможно, суд не согласится с ними. Но совесть защитника будет чиста. Не покривив душой, он сделает всё возможное.

Но готов ли к такой защите он, Арсеньев, психологически? Верит ли сам в невиновность Голубничего? Пока нет, и это его мучает больше всего.

Никто не может рассказать, что произошло на самом деле. А доводы капитана достаточно веские, раз с ними согласилась придирчивая комиссия. Не верить Голубничему у адвоката нет никаких оснований. А гадать можно как угодно. Но закон справедлив и мудр, он требует, чтобы малейшее сомнение толковалось в пользу обвиняемого.

Если даже капитан Голубничий и виноват в чём-то, он явно заслуживает снисхождения, ему пришлось нелегко.

Всё верно. Но...

Ведь траулер всё-таки погиб — и с ним двадцать два человека. И есть письмо Лазарева, принесенное волнами в запечатанной бутылке...

«...Всё из-за старого осла! Я видел, как он растерялся и командовал полную чушь. Если бы не он, мы бы уцелели...»

Зачем Лазарев написал это? И когда успел написать? Ведь капитан утверждает, будто покинул судно последним. И тут же, по единодушным показаниям всех троих спасшихся, судно перевернулось и затонуло.

Когда же Лазарев успел написать? Пока капитан ходил к себе в каюту за судовыми документами? Но, вернувшись, Голубничий, как утверждает, уже не застал помощника в рубке. Может, Лазарев как раз ушел вниз, чтобы написать письмо?

Письмо написал, но выбраться на палубу из-за этого уже наверняка не успел...

Чертовски крепкие нервы были у Лазарева, если за несколько минут до неотвратимой гибели он писал свою записку — без всякой надежды, что она дойдет к людям. Строчки прыгают, буквы налезают друг на дружку от бешеной штормовой качки, но фразы грамотные, продуманные, все знаки препинания расставлены. И потом он ведь ещё старательно запечатывал бутылку, а судно уже перевертывалось...

Поразительно! Что за человек был Николай Лаза­рев?..

— Все-таки никак не могу понять, что за отношения у них были, у Лазарева с Голубничим, — сказал следователю Николай Павлович, сокрушенно покачивая головой. — Странный он был, этот Лазарев, вы не находите?

— Чем странный?

— Ну хотя бы тем, что писал о капитане хвалебные заметки в газету, а потом... Вы их, кстати, читали?

— Читал.

— Я их тоже прошу приобщить к делу, вот ходатайство и вырезки из газет. Непонятно, писал заметки восторженные — «Наш капитан», а потом вдруг такое письмо...

— Не вижу противоречия, — ответил следователь. — Пока капитан того заслуживал, Лазарев его уважал и хвалил. А как только Голубничий допустил оплошность, штурман не стал его покрывать. По-моему, совершенно принципиальная позиция.

— И всё-таки... Вот и мамаша покойного Лазарева о Голубничем хорошо отзывается, ни в чём его упрекнуть не может... Хотелось бы мне с ней побеседовать, порасспросить подробнее об их взаимоотношениях. Да вы не пугайтесь, Яков Иванович, закон нарушать я не собираюсь. Хотел бы побеседовать с ней в вашем присутствии, как положено. Вы ведь, кажется, её только один раз допрашивали, больше не собираетесь?

— Зачем? — пожал плечами Алексеев. — Ничего нового она не расскажет, а каково ей от этих расспросов? К тому же это не так просто. Человек она немолодой, больная, из дому почти не выходит. Я у неё побывал, чтобы взять письма покойного сына для экспертизы, заодно и допросил её как свидетельницу. Протокол допроса вы читали. Чем он вас не устраивает?

— Всё же хотелось бы самому с ней побеседовать...

— Значит, вы хотите, чтобы я ещё раз допросил её при вас, так надо понимать?

— Да. Вы уж извините, Яков Иванович, но мне это кажется важным для выяснения взаимоотношений Голубничего и Лазарева.