Время неумолимо, однако не всесильно. Всесильны только люди, если иметь в виду доступное их возможностям. А возможности их оказались фантастическими. За короткий срок искалеченную войной землю они сделали еще плодородней. Сейчас, куда ни оглянись, есть над чем задуматься, есть чему удивиться и порадоваться.

Любовь советского человека к своей земле выражается не только в труде и в привязанности к родным местам, но и в песнях, в народных обычаях, в народном творчестве и в творчестве профессиональном. Неиссякаем поток книг, в которых на всю глубину чувств исповедуется любовь к родным просторам. Примечательно, что писатели послевоенного поколения с энтузиазмом подхватили в своих произведениях яркую, звучную и взволнованную песенность своих предшественников, обращенную мыслью и сердцем к матушке-земле. Сколько, например, воистину талантливых строк об этом можно прочесть в полюбившихся читателям книгах М. Алексеева и А. Иванова, В. Закруткина и С. Воронина, О. Гончара и Н. Шундика, И. Мележа, М. Зарудного!.. Не утихает на советской земле песнь в ее честь и ее славу!..

Каждый раз, когда я собираюсь навестить Винничину, испытываю, кроме волнующей радости, тревогу, что не сумею увидеть, распознать, осмыслить что-то самое главное, очень важное для меня как писателя. Что же есть это главное, в чем суть его?.. Трудно сразу ответить на такой вопрос, трудно облечь в слова чувства, которые смутно брезжат в сердце… Дело в том, что в каждую поездку главное бывает совершенно разным…

Соловьиная Винничина, благословенная земля! Как в каждом краю, обитают там счастье и горе, любовь и ненависть, добро и зло, обитает там все вечное и преходящее, из чего складывается человеческая жизнь. Но по моему, может наивному, убеждению, Винничина — это самая близкая к небу, самая живописная и песенная земля на планете. Такого мнения придерживаюсь я, наверное, потому, что там, в селянской хате, родился и вырос, что все там начиналось для меня впервые в жизни — от первого, самого дорогого слова «мама», первого шага по глинобитному полу, первой боли до первого радостного осознания, что я человек. Все, что есть во мне, в моем сердце доброе и дурное, — все родилось там, и я не стыжусь восторженности, когда думаю и пишу о родном крае, о дорогих моих земляках. И надеюсь, что читатель не осудит меня, как не осудит другого человека за его сердечную любовь к матери…

Я помню Винничину двадцатых годов, помню свое полусиротское детство с пастушьими тропинками и зябкими рассветами. Нет, не замирало мое сердце от восторга, когда над темной гребенкой далекого леса величественно вставало огненное светило, зажигая на полях и лугах росное серебро. В сердце несмышленыша пастушка еще не просыпалась поэзия, еще не родилась чуткость к красоте. Пастушок относился к солнцу чисто потребительски — ему нужно было тепло, ему хотелось, чтобы быстрее спала холодная роса, обжигающая босые ноги.

Детство почти всех селянских детей в те не столь далекие годы протекало на пастбищах. И, как всякое детство, оно никогда не задумывалось ни над прошедшим, ни над будущим; оно жило настоящим, а природа не спешила совершенствовать его ум в ущерб еще не окрепшему сердцу; она как бы впрок откладывала самое себя в потаенные уголки памяти детей, чтобы, когда прозреют их сердца, воскреснуть в них живыми картинами, может, более яркими и более волнующими, чем те, которые они будут наблюдать вокруг себя в трудовой обыденности, отягощенные тревогами о земле и хлебе.

А пока хлопчики и девчата упивались своим настоящим, жили нехитрыми заботами, неосмысленно постигали сущность всего живого, что их окружало. С закатом солнца, смертельно усталые, брели они домой. В сумерках хаты присаживались к столу, где вечеряла из одной миски семья… Засыпали там, где смаривал сон, — на топчане, на лавке, на полатях либо на печке. Никто не имел понятия, что такое «моя кровать», «моя подушка». Одеяла и простыни заменяли домотканые рядна или старые свитки. Единственное, что каждый имел свое, — это ложку, ароматно пахнущую деревом. И никому в голову не приходило, что жизнь может быть иной, никто не задумывался, почему белый хлеб появлялся в хате лишь на рождество и на пасху, почему чай кипятили только для захворавших, хотя в каморке стоял мешок, а то и два сахара, полученного на сахарном заводе за сданную свеклу.

Каким все это кажется сейчас далеким и невероятным! Как не похож образ жизни нынешнего украинского села на ту отшумевшую жизнь! И детство далекое Вчера, — как всегда, самое верное зеркало Сегодня. По его цветению легко распознать все содержание людского бытия.

Во многих селах Винничины побывали мы недавно с моим другом Николаем Козловским, известным фотомастером, старейшим корреспондентом «Огонька». Мне почему-то хотелось увидеть хоть одного босоногого хлопчика — ну не из-за бедности бегающего босиком, а хотя бы озорства ради. Не увидел. Смотрел на детей, которые выросли на той же земле, под тем же небом, что и я, разговаривал с ними, даже угадывал знакомые черты в их лицах, черты, передавшиеся им от родителей, известных мне. И кажется, совсем они другие, ничем не похожие на наше пастушье племя двадцатых-тридцатых годов. Не потому, что все они хорошо одеты, со школьными портфелями или сумками, что многие — с велосипедами. Это дети новой эпохи, перед которыми жизнь уже успела раскрыться своими самыми лучшими, самыми прекрасными гранями.

Все это не ново и элементарно, но иногда нужно прикасаться к нему мыслями, чтобы явственнее ощущать всю глубину преобразований жизни народной.

И вот мы странствуем по живописным дорогам Винничины. Немировский шлях — добротное асфальтовое шоссе; по его обочинам раскинули могучие ветви липы-гиганты. Но нас тянет в «глубинку», и наша машина сворачивает на Гуменное, за которым распростерлись необозримые хлебные поля и свекловичные плантации. Вот она, богатая земля Винничины, та самая земля, о которой говорят: «Воткни в нее оглоблю — телега вырастет».

Нас сопровождает заместитель председателя Винницкого райисполкома Петр Павлович Чорный — действительно чернявый, густобровый крепыш. После того как мы побродили по хозяйству колхоза имени Мичурина, поговорили с доярками и поехали дальше — в село Александровку, затем в Оленовку, я уловил удивленно-насмешливый взгляд Петра Павловича. Этот взгляд как бы говорил: «Ничегошеньки ты из окна машины да при коротких остановках не увидишь и не поймешь». Но я видел именно то, что меня интересовало: строятся ли новые дороги, много ли осталось хат под соломенными крышами, есть ли в селах клубы, много ли телевизионных антенн поднялось над домами, шагнуло ли электричество в самые отдаленные переулки.

И тут мне вспомнился недавний разговор в Москве с прозаиком Анатолием Калининым, который постоянно живет в хуторе Пухляковском на Дону. «Как аккумулятор нуждается в периодической зарядке от источника электроэнергии, — сказал он, — так и писателю надо пополнять свои чувства, наблюдения, свой эмоциональный заряд от родной земли, от людей, среди которых он родился и вырос».

Какая верная мысль! Ведь нечто подобное происходит и со мной, когда я попадаю на родную Винничину. Да и сейчас, когда мы ездим по селам Винницкого района, я не могу сдержать радостного волнения от того, что под колесами шумят новые дороги, что почти не встречаются соломенные стрехи…

В селе Михайловка нас ожидало приятное свидание с председателем колхоза имени Чапаева Явтухом Ивановичем Ксенчиным, награжденным орденом Ленина за успехи артели в выращивании свеклы. Мы с ним старые знакомые: в тридцатые годы Явтух Иванович был председателем колхоза в моем родном селе Кордышивка и славился не только как хороший хозяйственник, но и как автор всякого рода афористических изречений; это ему, например, принадлежит ставшее широко известным предупреждение выпивохам: «Не пей самогонки, а то ботва на голове вырастет».