Так вот: эта толстая дама держала курьера - рослого усача, который говорил на всех языках, выглядел, что твоя фельдмаршал, именовался Доннерветтером и ездил на козлах; горничную-француженку, мадемуазель Огюстину; и арапчонка по имени Саладин, который ездил на запятках.

Саладин знал только одну заботу - ухаживать за толстым, сопатым белым пуделем, который обычно разъезжал в карете между своей хозяйкой и ее преданной компаньонкой по имени мисс Рант. Толстая дама была, видимо, важной персоной. Всю первую половину поездки в тот ветреный и солнечный апрельский день она храбро шагала по палубе, повиснув на руке бедной щупленькой мисс Рант; когда же миновали Грейвзенд и началась килевая качка, она удалилась в свою цитадель - дорожный экипаж, а буфетчик, буфетчица и усатый курьер непрестанно бегали туда и назад с посудой, поставляя сперва бутерброды, а затем горячейший грог на коньяке: потому как с полудня, надо сказать, волнение усилилось, и пуделя тошнило; не лучше было и Саладину; горничной-француженке, как у всех у них заведено, "ужасно нездоровилось"; да и сама дама сильно занедужила; не по себе было и бедной, милой, сострадательной мисс Рант.

- Ах, Рант! - то и дело повторяла толстая дама. - Какая гадость эта маляди де мер! {То есть maladie de mer - морская болезнь (франц.).} О, мундье! {Вместо mon Dieu - боже мой (франц.).} Ох-хо-хо!

- Да, вы правы, дорогая, - отвечала Рант и подхватывала: - Ох-хо-хо!

- Спросите у буфетчика, Рант, далеко ли еще до Маргета? - И Рант шла и задавала тот же вопрос каждые пять минут, как делают люди в таких случаях.

- Иси, мусье Доннерветтер, алле деманде эн пе д'о шо пур мува.

- Э де л'о де фи афек, неспа, матам? {Искаж. франц. фразы со значением: "Господин Доннерветтер, пойдите попросите для меня немного кипятку..." - "С водкой, да, мадам?"} - отвечал мистер Доннерветтер.

- Уй, уй, ком ву вуляй {Да, да, как хотите.}.

- Валяй, говорите? - И Доннерветтер шел и приносил питье в том самом виде, как было желательно.

- Ах, Рант, Рант! Есть нечто и похуже, чем морская болезнь. Увы!

- Дорогая, дорогая Марианна, не расстраивайтесь! - возглашает Рант, сжав толстую лапу подруги и покровительницы в своих костлявых пальцах. - Не волнуйте свои нервы, дорогая. Я знаю, вы несчастны; но разве вы не имеете друга в вашей верной маленькой Ранти?

- Вы доброе создание, да, - сказала толстуха, которая и сама, как видно, была добрым и сердечным человеком. - Не знаю, что б я стала делать без вас. Увы!

- Не падайте духом, дорогая! Вы станете счастливей, когда приедете в Маргет; вы сами это знаете, - добавила Рант игриво.

- Что вы этим хотите сказать, Элизабет?

- Вы отлично знаете, дорогая Марианна. Я хочу сказать, что там есть некто, кто сделает вас счастливой; хотя он подлый негодяй, да, если он мог так обойтись с моею Марианной, душечкой моей, моей красавицей!

- Рант, Рант, не ругайте его, он лучший человек на земле. Не называйте меня красавицей - я совсем не красива, Рант; была когда-то, но теперь уже нет; и... ах, ни одна женщина в мире не может быть ассе бон цур люи {Достаточно хороша для него.}.

- Но ангел может. А вы - ангел, вы всегда были ангелом - ангельски доброй, ангельски прекрасной!

- Алле донк {Бросьте!}, - сказала ее приятельница и отпихнула ее от себя, - вы мне льстите, Рант, вы знаете сами, что льстите.

- Умереть мне на этом месте, если я сказала неправду; и если он отвергнет вас опять, как тогда в Риме, - то есть если он, после всех своих домогательств и клятв, окажется неверен... говорю вам, он негодяй, и больше ничего! И я так и скажу: он негодяй - злой, подлый негодяй!..

- Элизабет, если вы будете так говорить, вы разобьете мне сердце! Ву кассере мун повер кьер. - Но Элизабет поклялась, - что она, наоборот, сама готова умереть за свою Марианну, и это немножко утешило толстую даму.

Много еще разговоров в том же роде происходило в пути; но поскольку они велись внутри' кареты, так что услышать их было нелегко, и поскольку они по своему характеру были, возможно, не так поучительны, чтобы читателю хотелось услаждаться ими на протяжении нескольких глав, мы не станем здесь передавать дальнейшую беседу наших дам: достаточно будет сказать, что около половины пятого путешествие завершилось и пароход причалил к Маргетской пристани. Пассажиры сошли на берег и разъехались - кто домой, а кто в гостиницу. Милорд Синкбарз и его товарищ (о которых мы ничего не говорили, так как и они, со своей стороны, едва ли за всю дорогу вымолвили хоть единое слово, кроме "два и очко", "четыре-три", "шесть и шесть!" и тому подобное, - будучи все время заняты тем, что глушили портер, бутылку за бутылкой, и сражались в триктрак, - велели доставить свой багаж в гостиницу Райта, куда следом за ними направилась и толстая дама с челядью. Гостиница пустовала, и приезжим предложили на выбор лучшие номера. Толстая дама плыла из спальни в свою гостиную, когда лорд Синкбарз с сигарой во рту шел, пошатываясь, из своих апартаментов. В коридоре они встретились; и тут, к удивлению юного лорда, толстая дама присела перед ним в глубоком реверансе и сказала:

- Мусье ле виконт де Сэнбар, шармей де ву вуар. By ву раплей де мува, неспа? Жевузе вью а Ром - ше лямбассадер, ву савей {Господин виконт Синкбарз, рада вас видеть. Вы меня помните, правда? Мы с вами виделись в Риме - помните? У посланника.}.

Лорд Синкбарз посмотрел на нее в упор и, не проронив ни слова, поспешил пройти мимо, чем привел толстуху в полную растерянность.

- Право же, Рант, как я понимаю, - сказала она, - ему не с чего так заноситься: я двадцать раз встречалась с ним в Риме, когда он был совсем юнцом и ходил с гувернером.

- Кто она, к чертовой бабушке, эта толстая иностранка? - недоумевал лорд Синкбарз. - Я где-то ее видел, провались она совсем; но черт меня побери, если я понял хоть слово из ее трескотни. - И, тотчас же забыв о ней, он пошел дальше, прямо к Брэндону.

- Странная, ей-богу, история! - размышлял хозяин гостиницы. - Оба, и лорд и толстуха из номера девять, спросили, как пройти к дому тетки Ганн. (Так он позволяет себе называть эту почтенную даму!)

Он сказал правду: как только номер девять управилась с обедом, она задала вопрос, упомянутый хозяином; а так как оный обед занял немалое время, на притихший город уже легла тем часом вечерняя мгла; серебряный месяц озарил залив и при поддержке исправной и многочисленной свиты газовых фонарей осветил городские улицы - в осенний вечер полные веселья, но в жуткой черноте апрельской ночи так сумрачно-пустынные. В тот час (сказать точнее - в тридцать пять восьмого) две дамы вышли из подворья Райта "в плащах ревнивых, в бархате чепцов". Идут безлюдной Хай-стрит мимо ряда зевающих пустых купален, мимо унылой распродажи "Весельчак", кондитерских, заплесневевших в скуке, читален праздных; мимо рыбных лавок и щепетильных, где с каких уж пор не продано ни рыбины ни ленты - зане сезон еще не наступил, и ни еврей, ни лондонец исконный не выезжал из города. Но вот, не доходя бульвара, на углу - дом Финчема-аптекаря, который с целебным зельем наряду снабдит вас сигарами - и хуже тех сигар не купит смертный по три пенса штука!