Вечером Мариону опять пришлось проявить сдержанность. Жена и Витилия ушли на весеннюю молитву богине Весшну, Геро побежал на море искупаться, ибо дни были жаркие, а вечера наступали душные. Марион сидел возле пылающего очага, задумавшись. Когда он в гневе возвращался домой, у него опять появилась мысль собрать легов и даргов, нуждающихся в защите, вместе уйти в горы, соединиться с теми, кто ушел раньше, и восстановить прежние обычаи. Мысль эта пришла к нему, когда он навещал родичей в горах. Здесь же Марион бессилен. Будущее Дербента в руках тщеславного Уррумчи, алчного и лукавого Обадия, жестокого Дах-Гады, - родичей, от которых нужно держаться подальше. Но Чора - родная земля, здесь захоронены предки, и души их витают над родными очагами. Разве можно оставить сиротами души предков? Это невозможно! Как же быть? Мариона томили мрачные предчувствия. Ему казалось, что где-то в отдалении зловеще воет уеху.

Неожиданно в круг света из темноты двора неслышно вступил человек в грубом черном плаще и накинутом на голову глубоком капюшоне. Блеснув серебряным крестом и цепочкой, висевшим поверх плаща, незнакомец приблизился к Мариону и коснулся рукой железной цепи, протянутой над очагом.

Если в дом албана входил странник и касался рукой надочажной цепи это значило, что человек, кто бы он ни был, напоминая о предках, просил у хозяина покровительства и защиты. По священному для албана обычаю хозяин должен был защищать его от любой опасности. Несмываемый позор, презрение родичей падало на семью того, кто отказал страннику, коснувшемуся очажной цепи, в гостеприимстве.

Марион поднялся, вежливо пригласил гостя отужинать с ним. Глубокий капюшон скрывал лицо незнакомца. По виду странник был монахом-христианином, из тех, что часто ездят с торговыми караванами, распространяя христианскую веру среди народов-варваров.

15. С ВАРВАРАМИ ВСЕ ПОЗВОЛЕНО

- Благодарю за гостеприимство тебя, Марион, но у меня слишком мало времени. Я не ужинать пришел, а поговорить, - глухо сказал из глубины капюшона незнакомец. В голосе его послышалось надменность.

Марион пригласил его сесть, но странник-монах остался стоять; медленно поворачивая голову, осмотрел хижину, двор, лавку, накрытую волчьей шкурой, вгляделся в чернокудрого гиганта, поразительно похожего необычайной мощью тела и мужественными чертами лица на древнегреческого силача Геракла, сказал с невольным уважением:

- Я много слышал о твоей храбрости и силе, но не думал, что ты столь совершенен! Твое имя должно остаться в веках.

Грубая лесть оставила Мариона равнодушным. Но вежливость требовала ответить благодарностью на уважение.

- Назови свое имя, странник, и в этом доме будут рады выполнить любое твое желание! - прогремел лег.

- Отлично сказано, теперь я не сомневаюсь, что ты не только отважен, могуч, но и благороден. Душевными качествами ты напоминаешь патриция, ты располагаешь к себе, - заметил странник, - но ради пресвятой девы Марии, умерь силу своего голоса! Я не хочу, чтобы мой приход к тебе был замечен соглядатаями Шахрабаза...

Последняя фраза нежданного гостя не понравилась Мариону. Он не привык скрывать ни мыслей, ни дел.

- Зови меня... - продолжил монах и, помедлив, решительно сказал: Зови меня Кирилл.

Имя было не албанское, но сейчас многие албаны, принявшие христианство, носят христианские имена. Даже сам Марион, поддавшись искушению, назвал дочь благозвучно - Витилия, справедливо полагая: что приятно его слуху - приятно и слуху предков.

- Я слушаю тебя, Кирилл, ты, кажется, сказал, что пришел для разговора.

- Да, для очень важного разговора. Но прежде чем начать его, я скажу искренне, и да не осквернят твой слух эти слова - ты, Марион, заслужил лучшую жизнь! Гораздо лучшую жизнь!

- Вот как... и какую же?

- В Дербенте сейчас нет человека, более достойного, чем ты, жить во дворце, в котором живет Шахрабаз Урнайр! - произнес монах и, видя удивление на широком лице лега, добавил: - Я сказал то, что сказал, ты достоин быть правителем Дербента и жить во дворце, где живет этот дряхлый сластолюбец Урнайр...

Марион вежливо молчал, ибо подобный разговор требует не вопросов, а пояснений к уже сказанному.

- Я знаю, Марион, что ты привык довольствоваться малым, но даже длительная покорность отнюдь не означает, что покорный считает свою судьбу справедливой, надеюсь, что и ты придерживаешься того же мнения?..

Монах выжидательно умолк. Марион молчал, но молчание его теперь было растерянностью: он не знал, о чем нужно говорить, ибо проницательный гость угадал - Марион действительно привык довольствоваться малым в жизни. Но, не помышляя о большем, он никогда не задумывался, справедливо ли это. Да к тому же он не столь знатен, как Шахрабаз Урнайр.

- Если ты полагаешь, что знатность одних и незнатность других предопределена свыше, - сказал, словно угадав мысли лега, монах-христианин, - то ты ошибаешься... Знатность дается за заслуги! А теперь подумай, Марион, вот о чем: первым из рода Урнайров стал знатным славный герой Ваче Мудрый, сумевший объединить Албанию в единое государство. Он стал царем. Но за какие заслуги дарована знатность потомкам его, и в том числе последнему из потомков - Шахрабазу? Жалкие, ослоподобные ублюдки - потомки Ваче Мудрого до сих пор купаются в лучах славы его! Твой же прадед - могучий воин Нишу - погиб героем, дед твой погиб героем, отец твой - умер героем, ты же, Марион, не менее славный герой, чем любой из твоих предков! Так считаешь ли ты справедливым, что заслуги предков твоих и твои заслуги оплачиваются единственно жалкими миллиакриями, а подчас даже унижениями, когда за более незначительное - за тень славы предка - люди получают неизмеримо большие блага? Я спрашиваю: справедливо ли это? Я жду ответа!

Мариону часто приходилось бывать среди христиан и слышать, как те в минуты растерянности и досады упоминали имя жестокоумного дьявола-искусителя Сатаны, время от времени являющегося к людям и соблазняющего их на неправедные деяния. Не дьявол ли искуситель явился сейчас в образе монаха-христианина, имея какую-то тайную цель? Кто из земных людей двумя-тремя фразами способен заставить прозреть Мариона, согласиться, что судьба несправедлива к нему? Ведь это означало, что сам Уркацилла несправедлив к Мариону, что предки его... Марион, похолодев, невольно оглянулся на догорающий очаг... нет, нет, об этом и подумать кощунство! Прочь нечистые мысли! И он пробормотал в растерянности первое, что пришло в голову:

- Я не понимаю тебя...

- Странно, - усмехнулся монах-христианин, - меня понимали и более простодушные... - опять в голосе его прозвучала плохо скрываемая надменность. - Но знай, Марион, что благородство - не обязанность и, проявляя его, взамен ты не получишь ничего, даже признательности! Но, может быть, случай на заставе мешает тебе ответить искренне на мой вопрос, может, стыд сейчас заглушает искренность твою?.. - Монах близко придвинулся к богатырю-легу, заглянул черным провалом капюшона ему в лицо, хорошо освещенное отсветами пламени, продолжил: - Если бы ты был воином Византии, то давным-давно заслужил бы чин, гм, по меньшей мере начальника банды [банда - подразделение византийской армии численностью в двести-четыреста человек], а может, даже звание папия [папий административная должность в государственном аппарате Византийской империи, начальник стражи дворца императора], что позволило бы и тебе при жизни, и детям твоим, и внукам жить роскошно, наслаждаться всеми мыслимыми благами! Посмотри на свою убогую хижину, на жалкий скарб своей! Ты пригласил меня, Марион, отужинать, я благодарю тебя за гостеприимство, но знай, что в гостях я не привык довольствоваться мучной похлебкой! А чем иным ты можешь угостить странника?..

- Ты пришел ко мне только затем, чтобы убедиться насколько священы для лега законы гостеприимства? - с трудом двигая от обиды губами, спросил Марион. О, Уркацилла, воистину наступило время обид.

- Нет, конечно, не за этим, - понизил голос до шепота черный странник, - но мысль о том, что ты оставишь детям - разве не посещала тебя? Мне очень жаль тебя, и только поэтому я пришел в твой дом. Не сомневаюсь, что я первый из незнакомых тебе людей, кто на твое благородство отвечает благородством! Сумей это оценить, Марион, и слушай... Я сейчас сообщу тебе новость, которая поразит тебя, знай, что она правдива, ибо чтобы узнать истину, я распростился с двумя серебряными динарами, два человека втайне друг от друга рассказали мне о ней. Итак, Марион, я осведомлен о том, что произошло на заставе. О, не делай такое страшное лицо, ибо я еще не сообщил главное. В том, что случилось, ты не виноват! Вино, которое ты принял из рук лысого гаргара, было... да... да... я вижу, что ты догадался... в чашу подсыпали снотворного! Это снотворное изготовил лекарь Иехуда, а подсыпал его лысый. Таково было повеление филаншаха Шахрабаза!