– Подождите, я сейчас спущусь. Он стоит в вестибюле с ружьем наизготовку. Я показываю ему мое удостоверение, потому что этот козел может запросто подстрелить меня, как куропатку. Он читает документ по слогам.

– Вы из полиции? – спрашивает он.

– Там что, неясно написано?

По его физиономии я понимаю, что он предпочел бы иметь дело с жуликом.

– Прошу прощения, – бормочет он, закидывая ружье на плечо. – Когда сын мне сказал, что какой-то странного вида тип...

Он замолкает, поняв, что ляпнул не то, что нужно.

– Короче, я решил, что надо проверить... В газетах столько всего пишут...

– А! – говорю я, сильно заинтересовавшись. – Так это вы слышали сегодня ночью машину? Он насупливается.

– Значит, мой пацан вам сказал? Я понимаю, что скоро «его пацану» крепко достанется.

– Да... В котором часу вы слышали машину?

– Около полуночи. Луна была как раз над колокольней...

– Вы не встали?

– А зачем? Он сама логика.

– Не знаю. Вам могло захотеться посмотреть, действительно ли приехали владельцы?

– О! Это была мадемуазель. Я узнал шум мотора.

– Старая немецкая машина, знаю... И она уехала утром.

– Как раз перед рассветом Я еще сказал себе, что доктор собирается продавать дом и его дочь приезжала сжечь кучу старых бумаг...

– Как кучу старых бумаг?

– Она развела огонь... С кровати мне видно через окно их крышу... Из трубы валил дым, как на заводе...

– Да?

Он жалеет, что проболтался, и прикусывает губу.

– Вы что, не спите по ночам? – спрашиваю я.

– Я вам объясню... Одна из моих коров должна телиться, потому у меня легкий сон... Шум машины меня разбудил, а заснуть потом снова было трудно.

Перед моими глазами все упрямство Земли.

– Значит, мадемуазель вернулась и развела огонь?

– Да.

– Скажите, а давно она поселилась здесь?

– Несколько месяцев назад.

– Она жила одна?

– Сначала да... Ее часто навещал друг.

– Парьо?

– Я не знаю, как его звать... Мадемуазель гордая и не очень с нами разговаривает.

– Чем она здесь занималась?

– Да ничем... Гуляла... ждала его...

– А потом?

Усатый явно хотел бы сейчас оказаться рядом со своими коровами.

– Потом... На прошлой неделе сюда приехал молодой человек... Он был какой-то странный. Можно было подумать, что между мадемуазель и ее другом все кончено, но нет, они хорошо ладили втроем...

Молодой человек был какой-то странный!

– Этот молодой человек был блондином и красился, да?

– Точно. Вы его знаете?

– Более-менее...

«Джо», – размышляю я, думая о лежащей в моем кармане золотой зажигалке. "Ж" – первая буква имени Жорж, наиболее распространенным уменьшительным от которого является Джо.

За каким это хреном сюда приезжал педик? Решительно, в этой истории не выходишь из четырех углов... Сколько бы я ни продвигался, сколько бы ни перемещался, а все время натыкаюсь на одного из моих персонажей!

– А доктор сюда приезжал? – спрашиваю. Усатый качает головой.

– Нет, уже давно...

– А вы не видели здесь в последнее время такого маленького седого старичка?

– Нет.

Молчание. Он переминается с ноги на ногу. Он бы хотел отчалить, но не решается... Никак не может найти идеальную формулу для прощания.

Я не собираюсь облегчать ему задачу. Я изо всех сил обдумываю то, что он мне только что сказал. Как бы то ни было, мое расследование продвинулось вперед: я теперь могу со всей уверенностью сказать, что это малышка Изабель каталась прошлой ночью на машине Парьо. Она приезжала сюда сжечь компрометирующие бумаги... Отсюда всего один шаг до вывода, что она действовала так, потому что знала, что Парьо мертв, поскольку помогла ему сыграть в ящик.

– Значит, дым шел сильный? – спрашиваю я.

– Очень, – уверяет сельский труженик.

– И... долго?

– Очень долго... Я даже спросил себя, чего она наложила в печку.

– Как ваша фамилия? Тип каменеет.

– Я не сделал ничего плохого, – тихо протестует он.

– Напротив, – уверяю я, – вы действовали как честный гражданин, и я хочу узнать вашу фамилию, чтобы отметить это...

– Бланшон, – с сожалением говорит он.

Я протягиваю ему руку. Он с опаской смотрит на нее, как будто боится, что я прячу в ладони змею. Наконец он роняет свою десницу в мою.

Когда он выходит из калитки, я возвращаюсь в дом. Осматриваю систему отопления, чтобы понять, как же малютка Изабель могла спалить свои бумаги.

Кроме общей для всего дома системы парового отопления, в комнатах есть камины. Нет нужды напрягать глаза, чтобы понять, что они не работали с незапамятных времен.

Остается топка. Крупновато для сжигания бумаг.

Хотя...

Спускаюсь в погреб. По мере углубления в подземное помещение меня хватает за горло тяжелый противный запах.

Топка стоит посреди маленького зацементированного помещения. По обеим сторонам двери я замечаю жирные следы. Можно подумать, здесь жгли сало... Запах горелого жира вызывает у меня тошноту.

Открываю дверцу топки. Куча теплого пепла. Я ворошу ее длинной кочергой. Пепел жутко воняет.

Преодолевая отвращение, я беру совок и высыпаю кучку пепла на пол. Через минуту я отступаю в глубину комнаты, опираюсь рукой на выбеленную известью стену и, как порядочный, начинаю блевать.

Наконец я возвращаюсь к пеплу, раскладываю на полу мой платок и, взяв кусок челюсти, от которого меня вывернуло, кладу его на кусочек ткани.

Связав платок в узел, я заворачиваю его в лист газеты.

С маленьким свертком под мышкой я покидаю очаровательный домик.

На этот раз с так называемыми естественными смертями покончено!

Это ведь действительно редкий случай, чтобы мужчина (или женщина) кончал жизнь самоубийством, ложась в горящую топку котла парового отопления.

Какому из моих пяти персонажей принадлежит кусок челюсти, лежащий в моем кармане?

Итак, действую методом исключения. Это не Бальмен, потому что он лежит в морге; и не Парьо, которого я видел сегодня утром; и не врач – с ним я разговаривал несколько часов назад. Тогда кто? Джо? Изабель?

Какое дело! Черт возьми! Какое дело!