- Значит, все они отреклись... Какая же еще революция? Зачем?.. Против кого революция?

- Нужно добиться полного результата, я так думаю, - уклончиво сказал Дудышкин.

- Какого же "полного"? А это будет не против России? - недоумело спросил капитан, и глаза у него стали детские.

- Зачем же?.. Впрочем, не умею вам объяснить. Вот газета, читайте сами.

Над газетой, данной Дудышкиным, капитан в своих опустелых комнатах просидел бесполезно целый час. Было ли это от посетившей его недавно смерти, или от усталости, или от проснувшейся контузии и раны, или, наконец, от исключительной новизны событий, но он решительно ничего не понимал в газете, точно была написана она на языке, очень мало ему известном. День же был ясный и снова теплый, как и тогда, в январе.

"Пройтись разве?" - подумал капитан и потом даже сказал вслух по привычке: - Пойду, пройдусь.

Одевался он медленно: он стал очень рассеян эти последние дни и все забывал, что надо ему делать, и, если нужно было что-нибудь найти, мог долго переставлять и перебирать всякие вещи, совершенно забывая, что именно надо найти.

Начинало уж вечереть, когда он вышел. Улицы были людны, но с них как-то исчезло все, что отличало их раньше, еще недавно. Коняев, идя по Историческому бульвару, возбужденно с кем-то незнакомым ему спорил про себя, что-то ему доказывал и даже усиленно шевелил бровями и чмыхал носом, глядя при этом себе под ноги. Но вот какой-то человек в черной шинели поднялся со скамейки справа от него, поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Коняев привычно сделал то же самое и только после этого поглядел на флотского офицера. Он оказался прапорщиком флота: посеребренные погоны и одна звездочка - и Коняев остановился.

- Русский? - спросил он.

- Русский, - ответил прапорщик недоуменно.

- А фамилия ваша?

- Калугин, - сказал прапорщик.

- Ка-лу-гин, - протянул Коняев, глядя очень внимательно, но вдруг опустился на скамейку и потянул вниз прапорщика Калугина.

- В таком случае давайте сядем. Поговорим, как следует говорить русскому с русским.

Однако, усевшись плотно рядом с Калугиным, он некоторое время молчал, потом вдруг спросил решительно и даже строго:

- Ну-ка, господин новоиспеченный прапорщик, извольте объяснить мне, что такое происходит, а?

- Это вы насчет революции? - догадался Калугин.

- А то насчет чего же я мог бы еще? Странное дело! - удивился Коняев и, несколько понизив голос, спросил в упор: - Где сейчас может быть Николай Александрович?

- Какой именно Николай Александрович? - явно не понял Калугин.

- Им-пе-ра-тор наш! - раздельно, хотя так же вполголоса и как бы даже заговорщицким тоном пояснил Коняев.

- Но ведь он уже теперь не император, - удивленно ответил Калугин.

- От-рек-ся?!

- Да, раз отрекся, то, значит, уж не император.

- Так! А кто же он теперь?

- Полковник Романов.

- То есть: великий князь в чине полковника?

- По-видимому, именно так: великие князья, кажется, пока еще остаются великими князьями, впрочем, может быть, все титулы уже отменены.

- Я слышал так, - отмахнувшись досадливо рукой, совершенно таинственно сказал Коняев, - что государь уехал обратно в Ставку, а в Петроград, конечно, вернется он с целой армией... А?

- Полагаю, что этого не будет, - спокойно сказал Калугин.

- По-ла-га-ете? К-ак же вы это вообще можете полагать?! - почти задыхаясь, очень заносчиво откинув голову назад и выставив рыжую бороду прямо в лицо Калугина, выдавил из нутра Коняев.

- События... События развиваются быстро, - неопределенно ответил Калугин и сделал было попытку подняться, но Коняев удержал его, положив руку на его плечо. Он глядел на прапорщика так вопросительно и с такою как бы надеждой непременно получить ответ, что это, видимо, подействовало на Калугина и тот остался сидеть.

- Как это говорится: умер король, - да здравствует новый король, а? - с усилием проговорил Коняев и добавил: - Может быть, великий князь Николай Николаевич?

- Будто предлагали, но он отказался.

- Ка-ак? Отказался? Почему отказался? - Коняев был положительно вне себя и теперь уже выкрикнул: - Не может этого быть! Вы-ы... Вам наврали, а вы мне, штаб-офицеру, докладываете такое!..

- Ничего я вам не докладывал, а только передал слухи, - твердо сказал Калугин. - Может быть, это и не так, а только будто бы уж было в телеграммах, ведь и опасно принимать корону в такое время, убить могут.

Калугин сказал это с равнодушным видом, но Коняева испугал даже самый тон этих его слов.

- Вы точно русский? Или вы... смесь? - выкрикнул Коняев.

- Точно ли русский, - раздумчиво повторил его выражение Калугин. Право, не знаю. Знаю только, что один чешский ученый двадцать пять лет прожил в России, занимался антропологией, и вообще всем, что полагается для определения фактических признаков русской нации, - пришел к выводу, что таких отличительных черт совсем нет, и что такое русский человек, ему, в конце концов, неизвестно. Это говорил нам, студентам лесного института, один профессор.

- Немец? - быстро спросил Коняев.

- Кто немец?

- Профессор этот ваш, он был немец?

- Фамилия у него была русская, - Горичев. И помню еще я, - добавил Калугин, - что когда начал он перечислять все национальности, какие могли влиять и, конечно, влияли на русских со времен начала татарского ига, тысяча двести сорокового года, то действительно не согласиться с тем чехом-антропологом было невозможно: остяки, зыряне, вогулы, вотяки, пермяки, мордва, мещеря, черемисы, башкиры, калмыки, киргизы и прочие и прочие, - это с востока; затем всевозможные яссы, косоги, печенеги, хозары, половцы и прочие орды, - это с юга; потом чудь, веся, меря, варяги; литовцы, ливонцы и прочие, - это с запада, и ведь целые века так же воздействовали, и как же можно было уцелеть в чистоте русскому племени?

- Немец! - крикнул Коняев, глядя с большой ненавистью.

- Может быть, есть во мне частица и немца, - кротко согласился Калугин. - Может быть, и частица фаноса, - я - нигерец...

- От-рекаетесь? - изумленно и даже будто испуганно протянул Коняев и поднялся, заставив этим подняться и Калугина.

- От чего отрекаюсь? - не понял Калугин.

- От русского? От-ре-каетесь? Сами? Вот до чего дошло! Тогда конец! Значит, конец.

- А помните, еще Наполеон говорил: "Поскреби русского, найдешь татарина", - как бы в оправдание себе сказал Калугин.

Но Коняев уже не хотел больше ничего слушать: он выпятил широкую грудь, к которой прижал бороду, и пошел от Калугина, непомерно делая очень широкие шаги.

А прапорщик Калугин сел на ту же скамейку и глядел ему вслед. Но Коняев уже ушел не так далеко: он вдруг остановился, охваченный внезапно наболевшим вопросом, и, оглянувшись на прапорщика флота, отрекшегося от русского, как царь отрекся от России, он все же пошел обратно. Теперь он глядел на Калугина намеренно исподлобья, как бы желая посмотреть, подымется ли этот "новоиспеченный", чтобы отдать ему честь. Прапорщик продолжал сидеть, и Коняев, пройдя его, повернулся к нему и выкрикнул:

- А пенсии нам, отставным штаб-офицерам, будут давать, или нет, вам неизвестно ли, господин прапорщик?

- Откуда же мне может быть известно? - сказал Калугин, теперь уже не подымаясь и не прикладывая руку к козырьку.

- Невеж-ливо! - крикнул Коняев. - Вы, прапорщик, отвечаете мне не-веж-ливо! - уже явно рассердился Коняев. Тогда прапорщик Калугин поднялся и пошел в сторону, противоположную той, куда направился капитан Коняев.

А на улицах точно так же часто катили автомобили, но вместо штабных в них сидели все почему-то матросы с винтовками. Всюду стоял какой-то непривычный шум; везде толпились портовые рабочие, солдаты, матросы... Везде в кучках говорил кто-нибудь, кричал хрипло, чтобы перекричать общий гул, - и кучки эти вылезали до середины мостовых... Трамвай не работал, даже и извозчиков что-то не было видно, - только одни автомобили: откуда их и набралось столько!