Поскольку мы обещали обсудить предложенные нашему вниманию блюда в духе благожелательности, следует признать, что роман "Клад" очень приятное и увлекательное чтение. Автор ознакомился с историческими материалами и постарался быть верным фактам. Кроме отвратительной песни "Fag an Bealach", в роман вставлено несколько прелестных, милых и человечных песенок, которые мистер Лавер неподражаемо сочиняет, поет и кладет на чудесную музыку; книга иллюстрирована изящными и тонкими гравюрами, тоже принадлежащими перу автора и превосходящими все сделанное им доныне в этом роде.

Автор "Сына скупца" (не имеющего ни малейшего отношения к "Дочери скупца"), очевидно, очень молодой человек. Этот роман также повествует о войне и о любви, и здесь опять фигурирует Претендент. Автор старается не только чувствовать, но и мыслить, и иногда его строки исполнены мудрости, иногда - поэтичности, но часто (только стоит ли об этом говорить?) его рассуждения звучат напыщенно и нелепо. Но в наши дни отрадно найти писателя, который вообще берет на себя труд мыслить (другой вопрос, какая ему от этого польза). Как правило, раздумья не свойственны романам; создается впечатление, что их авторы не хотят утруждать размышлениями ни себя, ни читателей, а наоборот, стремятся погрузить их ум в состояние блаженной дремоты и забытья. Любителям подобной здоровой и законченной пустоты я могу порекомендовать... {Здесь почерк нашего корреспондента совершенно невозможно разобрать.}

Теперь несколько слов о "Берлинском бургомистре", романе Виллебальда Алексиса, превосходно переведенном с немецкого В. А. Г. Прочитать эти три солидные тома не такое уж легкое дело, причем особенно трудно вначале. Книга напечатана очень мелким шрифтом, заковыристые немецкие имена и названия труднопроизносимы, действие развивается медленно и довольно беспорядочно. Но, привыкнув к именам и стилю изложения, читатель найдет для себя много интересного в этом романе, со страниц которого ему предстанет весьма своеобразная и подробно выписанная картина жизни Германии пятнадцатого столетия. Немецкие бюргеры с их ссорами и пирушками; немецкие князья, к которым автор полон чисто немецкого почтения; доблестные немецкие рыцари, грабящие проезжих на большой дороге. Вся эта странная, буйная и забытая жизнь Германии средних веков воскрешена с истинно немецкой добросовестностью и немалой долей юмора. Книга начинена пословицами и поговорками, которых хватило бы на добрых полдюжины верхненемецких Санчо; читатель закрывает последний том, довольный, что прочитал эту книгу, и - что греха таить радуясь окончанию этого Трудного дела. Роман напоминает объемистые путевые записки - его нелегко читать, но он открывает совершенно новую страну и знакомит с новыми людьми, обычаями, образом мыслей.

А теперь в посылке осталась всего одна книжка - самая маленькая изо всех, но стоящая на голову выше остальных. Она принадлежит перу величайшего из ныне живущих английских юмористов, молодому человеку, который сразу занял главенствующее место в их племени и с тех пор ни разу не уступал пальму первенства. Подумайте только, сколь многим мы обязаны мистеру Диккенсу, сколько за истекшие шесть лет он нам подарил счастливых часов, сколько милых, добрых друзей у нас появилось благодаря ему, сколько раз мы весело беззлобно смеялись, как он облагородил наши сердца, научив нас ценить добрый юмор и откровенную, мужественную, человечную любовь. Этот чудесный восхитительный художник каждый месяц дарил нам какой-нибудь новый подарок. Может быть, его книги немного страдали от спешки, но мы ведь отказывались ждать. С тех пор как человек родственного ему духа и склада ума создал "Зрителя", ни один автор не завоевывал так прочно сердца английских читателей. Его книги осветили жизнь миллионов людей, как богатых, так и бедных; конечно, можно было бы продержать их под замком лет десять, кое-что в них подправить, кое-что улучшить (хотя в последнем я не уверен), но каково было бы читателям ждать, пока автор доведет свой труд до совершенства? Вряд ли тогда возникло бы то непрерывное общение между писателем и его читателями, то доверие и симпатия, которыми он пользуется сейчас. Не знаю, суждено ли его произведениям жить в веках, - многие мудрые критики в этом сомневаются. Всегда находятся подобные гадалки-любители предсказывать литературное будущее; насколько мне известно, по их мнению, за истекшие шесть лет мастерство Боза все время снижалось. Сомневаюсь, можно ли писать в расчете на вечность, как предписывают это литературные законодатели. Вот, может быть, Критикану это удастся. Может быть, его произведения, которые сейчас никто не читает, и станут читать в будущем; однако рецепт литературного долголетия пока еще не выработан. Шекспир писал не для будущих поколений; как и Альфред Банн, он писал свои пьесы, чтобы привлечь публику в Королевский театр. Однако мы до сих пор читаем Шекспира. Лесаж и Фильдинг писали для своих современников, и хотя великий доктор Джонсон брюзжал, негодуя на славу последнего, и объявил его "прескучнейшим писакой, сэр, самого низменного вкуса", но слава Гарри Фильдинга, несмотря на неодобрение критика, пережила его самого, и пастор Адамс для нас такое же реальное лицо и так же нам симпатичен, как сам старый Доктор. Какая благородная святая сила дана гению, сила, которая передается читателю, сливается с его душой и порождает в ней живые, реально существующие характеры, сила, которая способна творить подобно истории и создавать образы, занимающие место рядом с живыми людьми. О Дон Кихоте и о Людовике XIV мы узнали одним и тем же способом - из книг. Уверяю вас, что я люблю сэра Роджера де Коверли ничуть не меньше, чем Исаака Уолтона, и так же отчетливо представляю себе его внешность, голос, одежду и манеру поведения.

Так что в отношении живучести книг я могу сказать следующее: если какой-нибудь современный книголюб жаждет узнать, что будет думать его праправнук о том или ином авторе, - в частности о мистере Диккенсе, в связи со славой которого и встал этот вопрос, - я могу только посоветовать ему решить его обычным историческим методом. Разве ваш прапрадед не восхищался Дон-Кихотом и Санчо Пансой? Разве время ослабило силу их воздействия? Разве они не так же смешны и трогательны сегодня, как триста лет тому назад? Точно так же обстоит дело и с Доном Пиквиком и Санчо Уэллером: если их веселый нрав, их мягкий юмор и добросердечие трогают и покоряют нас, почему бы им не радовать наших детей и внуков и не доставлять такое же наслаждение читателям двадцать пятого века, как и девятнадцатого? Так пусть себе Критикан не тревожится мыслями о будущем.