- Лешк! - почему-то встревоженно проговорил Дудкин. - Твоя тетка полотенце вывесила. Уже часа два как висит. - А как же в милицию?.. Не заявила? - разочарованно спросил я. - Не... Похоже, не заявила. А чего ей заявлять? Она знает, что ты живой и здоровый... Где-то поблизости прячешься. - Голос Антона снова зазвучал тревожно: - Лешка, слушай! Меня и Глашку уже родители допрашивали... "По лицам, говорят, видим, что вы в этом деле замешаны. Если, говорят, узнаем, что это так..." Лешка, одним словом, сам понимаешь: мы из-за тебя можем все пропасть. Ты, главное, свет не зажигай. Лешка, ну, пока! Я из автомата... Тут очередь... - Я уже собрался положить трубку, как из нее послышалось: - Лешка! Эй!

- Ну? - спросил я грустно. - Лешка, Аглая велела тебе передать, чтобы ты этого не боялся... Ну, который у профессора на полке... Чего его бояться? Ну, кость и кость... Ты что, костей не видел? Лешка, пока! До завтра! Тут стучат... Я остался в темноте и в тишине. Теперь я уже не мог не думать о "кости", как назвал эту штуку Дудкин. Я потоптался возле столика, потом снова сел в кресло и почти ощупью набрал номер нашей квартиры. Я не знал, о чем буду говорить. Мне просто хотелось услышать человеческий голос. - Да! Слушаю! - Тетя Соня, это вы? - Лешка! Ты... ты жестокий, бесчувственный мальчишка! У меня больное сердце! Я из-за тебя "неотложку" собиралась вызывать. Где ты находишься? Мне представилась светлая, такая уютная комната, моя полка с книгами, мой недостроенный фрегат... Но тут же я вспомнил о Зинке с Васькой, которые ревели от страха в подъезде у Дудкина, вспомнил слова Аглаи: "На тебя вся надежда". И я почувствовал, что в этот момент решается вся моя судьба: или я промолчу, или навсегда сделаюсь самым последним человеком. И я промолчал. - Где ты находишься, тебя спрашивают! - В одном месте, - почти плача ответил я. Тетя Соня не заметила моего жалобного тона. - Впрочем, мне наплевать, где ты находишься. Кончай свои глупости и немедленно являйся домой. - Тетя Соня... я сейчас не могу... - Что "не могу"? - Домой прийти не могу. - Почему это "не могу"? - По... по одной причине. - По какой еще причине? Алексей! Я, кажется, полотенце вывесила. Когда ты явишься, наконец? - Тетя Соня... Я... явлюсь... Только не сегодня и не завтра... - Будь я трижды проклята, что связалась с этим кретином. Алексей! Ты понимаешь, что я отвечаю за тебя перед родителями? Ты хочешь меня до сердечного приступа довести? Мы разговаривали очень долго. Я был бы рад, если бы наша беседа продлилась до утра, но голос тети Сони с каждой минутой становился спокойней. Наконец она сказала: - В общем, спасибо за то, что позвонил! Теперь я вижу, что с тобой ничего не случилось, а ты попросту хулиганишь. Скорее всего, сидишь у какого-нибудь своего дружка. Интересно, где только его родители? Поговорив с тетей Соней, я пробрался по коридору и нащупал выключатель рядом с дверью ванной. Уж здесь-то я мог зажечь свет. В ванной было очень хорошо: яркая лампа, белые кафельные стены, белый ящик для белья, белая табуретка рядом с ним. Я сел на эту табуретку, однако спокойней себя не почувствовал. Здесь-то было хорошо, светло, но я знал, что недалеко, в темной комнате профессора, стоит на полке череп с пробитым лбом. Я старался не думать о нем, но у меня ничего не получалось. И вдруг я понял, что мне поможет отвлечься. Ведь у меня в портфеле лежит "Том Сойер"! Очень долго я собирался с духом, чтобы выйти из светлой ванной. Наконец вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, пробрался, весь дрожа, в спальню, нащупал под кроватью портфель и, схватив его, сломя голову бросился обратно, рассыпая по дороге сухари. В ванной я запер дверь на задвижку, отдышался, извлек "Тома Сойера" из кучи съестных припасов, открыл книгу на заложенной бумажкой странице и тут же прочитал: "В этот момент луна выплыла из-за туч и осветила бледное лицо мертвеца". Я захлопнул книгу, положил ее на ящик для белья и остался сидеть почти не дыша. Не знаю, сколько я просидел: может быть, двадцать минут, а может быть, час. Меня била дрожь. Неожиданно я услышал, что где-то за стеной шумно льется вода. И тут же мужской голос отчетливо произнес: - Я тебя потом крикну. Спину потрешь. Я понял, что моя ванная примыкает к ванной другой квартиры, дверь которой выходит в соседний подъезд, понял, что там, совсем близко от меня, люди, живые люди... Меня осенила такая идея: я тоже наполню свою ванну и залезу в нее. Лежа в теплой воде, зная, что за стеной - совсем близко от меня - человек, я прочитаю самое страшное место в книге, а потом смогу читать "Тома Сойера" хоть целую ночь. Я отвернул краны как можно сильнее, чтобы моя ванна успела наполниться, пока в соседней квартире шумит вода, и стал раздеваться. Удивительная вещь - теплая вода! Погрузившись в нее, я почувствовал, как из меня выгнало весь мой страх. Я даже стал "назло" думать о черепе и нисколечко не боялся. Я встал, вытер о полотенце руки, взял книгу, раскрыл ее на самой страшной странице и снова погрузился в воду. Я прочел всю историю с гробокопателями и тоже ничуть не испугался. Человек за стеной плескался, то снова пускал воду, то закрывал ее и с кем-то громко переговаривался: - А? Что? Да не похоже. Он, наверное, в кино пошел. Чего? В кино, говорю, пошел. И вдруг я услышал другой голос. Он звучал уже не за стеной, а за дверью ванной. Это был густой спокойный бас. - Я думаю, тут метеоспутники свою роль сыграли в прогнозировании: за это лето было очень мало ошибок. - Человек за дверью помолчал, потом заметил: - Интересно, какой дурак оставил свет в ванной? Я замер. Дверь дернули снаружи. Тот же бас произнес: - Черт! Почему-то она еще и заперта. Женский голос сказал: - Что заперто? - Да дверь вот заперта. По-видимому, кто-то хлопнул ею и задвижка сама собой закрылась. Я встал в ванне, вода с меня полилась, и это услышали. - Кто там? - тревожно крикнул бас, и дверь снова дернули, на этот раз очень сильно. Я понял, что надо заговорить. - Одну минутку... Я сейчас... За дверью воцарилось такое молчание, словно там никого и не было. Потом женский голос произнес, на этот раз совсем тихо: - Ираклий!.. Что все это значит? - Шут его знает! - так же тихо произнес Ираклий и снова повысил голос: Кто там?! Я открыл дверь. Перед ней, сунув руки в карманы брюк, стоял гражданин лет шестидесяти, в светлом костюме. Он был весь какой-то квадратный: невысокого роста, но очень широкий в плечах. И голова его мне показалась квадратной: широкий угловатый подбородок и седые волосы, стриженные бобриком... И стекла очков у него были не круглые, а прямоугольной формы. За спиной профессора (я, конечно, понял, что это он) стояла дородная пожилая женщина. Она попятилась, сцепив руки на груди, и тихо произнесла: - Господи ты боже мой! - М-да! - промычал профессор. Он дал мне застегнуть последнюю пуговицу и спросил: - Каким образом ты очутился в нашей квартире? Я ничего не ответил. - Ну что ж!.. Пойдемте в комнату, - сказал профессор. Все трое мы пошли в большую комнату. Профессор включил свет, уселся в низкое кресло, закурил. Я стал напротив него. Его жена тоже не села. Она стояла рядом со мной и все время смотрела на меня. - Что ты здесь делаешь? - спокойно спросил профессор. - Живу, - ответил я. - А почему именно здесь? - Так... - сказал я. - Господи! Ираклий! - воскликнула жена профессора. - Да это же из двадцать второй квартиры. Ну, помнишь, он козла к себе в дом пустил? - А-а! - сказал профессор и затянулся сигаретой, продолжая смотреть на меня. - Так кто же тебя сюда поселил? Зинаида? Или Василий? - Никто не поселил... Я сам... - Что - сам? - Поселился... - с трудом выдавил я. - Так! Значит, сам. А каким образом ты попал в квартиру, кто тебе открыл дверь? Я хотел было сказать, что случайно увидел дверь открытой и вошел, но тут же подумал, что Зинке с Васькой и за это может попасть. - Я... я сам дверь открыл... - Сам, значит. Отмычкой? Или подобрал ключи? - Подобрал, - сказал я чуть слышно. - Господи ты боже мой! - снова прошептала жена профессора, но сам он остался невозмутимым. - Так! Подобрал сразу два ключа. И где же они? Я огляделся по сторонам. - Тут где-то... Я, кажется... кажется, я их где-то потерял. - Так! Потерял. - Профессор придвинулся вместе с креслом поближе ко мне. Слушай! Но что все-таки тебя заставило обосноваться в нашей квартире да еще принимать ванну? Тут я заплакал. - Ну довольно тебе его мучить! - вскрикнула профессорша. - Не видишь - он весь трясется! Ему валерьянки надо дать! Она ушла из комнаты. Профессор побарабанил пальцами по ручке кресла. - Так-так, старый взломщик! Ну, а дома у тебя кто-нибудь есть? - Есть... - ответил я. Профессорша принесла мне рюмку с валерьяновыми каплями, заставила подобрать рассыпанные по коридору сухари, и мы все трое пошли ко мне домой. Я сразу юркнул к себе в комнату и не слышал толком, о чем разговаривали взрослые. Тетя Соня говорила приглушенно, но очень взволнованно, а профессор и его жена то и дело смеялись, причем профессор смеялся не басом, а, наоборот, тоненьким голоском.