1954 г.

ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Как-то раз, еще будучи студентом-практикантом, я присутствовал на уроке Николая Николаевича. Николай Николаевич стоял, вытянувшись перед классом, чуть приподняв седую бородку клинышком. Белая, вся в вихрах и завитушках шевелюра его резко выделялась на фоне классной доски, а черная суконная блуза-"толстовка" почти сливалась с ней. В правой руке он держал раскрытую книгу, в левой пенсне на черной тесемочке. Не глядя в книгу, чуть помахивая пенсне, он взволнованно читал: Погиб поэт! - невольник чести Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. Сидя на самой задней парте, я видел перед собой тридцать шесть затылков и по ним мог судить о том, с каким вниманием слушают ребята Николая Николаевича. Темные и белобрысые, с косами и без кос - все затылки держались на слегка вытянутых шеях и были совершенно неподвижны. Но вдруг два затылка - один рыжий, другой черный - оживленно задвигались. Двое мальчишек, сидевших на одной парте, принялись указывать друг другу куда-то под потолок и громко шептаться. Николай Николаевич укоризненно взглянул на ребят. Те угомонились, но ненадолго. Вскоре рыжий поднял маленький грязный кулак и кому-то им погрозил. Несколько учеников возмущенно взглянули на рыжего. Николай Николаевич нервно дернул бородкой в его сторону. - Анатолий, голубчик! Если тебе неинтересно, можешь выйти из класса, но другим слушать, пожалуйста, не мешай, - сказал он сдержанно и продолжал чтение. Дойдя до второй части стихотворения, Николай Николаевич понизил голос. Гневно поглядывая на класс, он стал читать медленно и тяжело: А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов! - Хи-хи! - раздалось в классе. Николай Николаевич захлопнул книгу. - Я не могу... - заговорил он подрагивающим голосом. - Я не могу продолжать урок при таком отношении к творчеству Михаила Юрьевича. Я убедительно прошу Анатолия выйти из класса и не мешать коллективу работать. Рыжий мальчишка сидел за своей партой не шевелясь. - Толька, выйди!.. Слышишь? Выходи, Толька! - закричало несколько голосов. Толька вздохнул на весь класс и направился к двери. - Виноват! Минутку! - проговорил Николай Николаевич. - Подойди, пожалуйста, сюда. Мальчишка повернулся и подошел к учителю. Маленькое лицо его было светло-малинового цвета, на нем такие же рыжие, как волосы, поблескивали веснушки, и из этого пестрого окружения тоскливо смотрели небольшие голубые глаза. Николай Николаевич осторожно приподнял кончик красного галстука, висевшего на шее у Анатолия. - Что это такое? - спросил он. - Галстук, - тихо сказал мальчишка. - Какой галстук? - Пионерский. Мальчишка не проговорил, а прохрипел это, но все в классе услышали его. Николай Николаевич серьезно посмотрел на класс: - Обращаю внимание товарищей пионеров на это явление. Анатолия прошу подождать меня возле учительской. Николай Николаевич умолк и протянул руку с пенсне по направлению к двери. Мальчишка с напряженной физиономией вышел из класса. - Безобразие! До чего разболтались! - пробормотал Николай Николаевич, снова раскрывая книгу. Но в это время сдержанно засмеялся один ученик, потом другой, третий, и через несколько секунд уже громко хохотал весь класс. Все смотрели туда, куда только что глядел пострадавший Анатолий. Посмотрел туда и Николай Николаевич. Посмотрел и я. На стене, под самым потолком, была вентиляционная отдушина, прикрытая железной решеткой величиной с тетрадь. И за этой решеткой виднелось человеческое лицо. Николай Николаевич сразу притих. Мягкими шажками он сошел с кафедры и стал напротив решетки, заложив руки за спину. - Эт-то что такое? - проговорил он очень тихо. В коридоре раздался звонок. Учебный день кончился, но в классе царила такая же тишина, как и в начале урока. Физиономия за решеткой быстро уплыла в темноту. Николай Николаевич почти выбежал из класса. Я бросился за ним.

Мы разыскали дворника, узнали от него, что попасть в вентиляционную систему здания можно только через котельную, и вместе с ним спустились в подвальный этаж. Дверь котельной оказалась запертой. Николай Николаевич шепотом спросил дворника: - Матвей Иванович, могу я узнать, как они сюда попали? - Стало быть, через окно, - ответил тот, ковыряя ключом в замке. Вошли в котельную. Там было прохладно, пахло сажей. Слева, высоко от пола, светились два окна с покатыми подоконниками, справа стояли два бездействующих (был май), коричневых от ржавчины котла. В конце помещения кирпичная стена имела выступ, похожий на огромную голландскую печь. Внизу на выступе имелась металлическая дверка, тоже похожая на печную, но только гораздо больших размеров. Дворник молча указал нам на нее. - Николай Николаевич... - начал было я. - Тшшш! Мы услышали шорох, и все трое тихонько спрятались за котел. Послышалось два приглушенных голоса: - Ну, чего ты там застрял? - Погоди! Я за что-то зацепился. Железная дверца приоткрылась, и из нее выполз худенький мальчишка лет двенадцати, с тонкой, очень серьезной физиономией и давно не стриженными волосами, серыми от осевшей на них пыли. Следом за ним появился другой мальчишка, толстый, круглоголовый. Он выглядел примерно на год младше первого.

Оба они принялись хлопать ладонями друг друга по бокам, по спине, и пыль, поднявшаяся от их костюмов, образовала целое облако. - Знаешь, меня Николай Николаевич, наверно, узнал, - сказал толстый мальчишка. - Я заглянул к нему в класс, а он как увидит да ка-ак закричит: "Это что та..." Николай Николаевич, стоявший согнувшись за котлом, молча выпрямился. Выпрямились и мы с дворником. У обоих мальчишек челюсти отвисли от ужаса. Заложив руки за спину, учитель приблизился к ним. - Итак, что вы делали, позвольте узнать? - ровным голосом спросил он. Мальчишки молчали. Толстый рассеянно смотрел на кирпичную стену подвала, тонкий шевелил носком ботинка валявшийся на полу кусочек кокса. - Ну-с! Я жду! Толстый поднял на Николая Николаевича полные грусти выпуклые глаза и, снова опустив их, прошептал: - Исследовали... - Просто лазили, - тихо поправил его товарищ. - И для этого сбежали с урока? "Исследователи" молчали. - Блестяще! - сказал Николай Николаевич. - А знаете ли, дорогие, как можно назвать ваш поступок? Растратой государственных средств! Да, да! Самой настоящей растратой государственных средств. Государство тратит огромные деньги, чтобы дать вам образование, чтобы сделать из вас людей, а вы что делаете во время занятий? И сами не учитесь и мешаете другим! Как это можно назвать? Толстый растратчик государственных средств тихонько заплакал. Тонкий наступил каблуком на кусочек кокса и принялся сверлить им цементный пол. - Идите! И прошу подождать меня возле учительской. "Исследователи" бесшумно вышли из подвала. Николай Николаевич обратился к дворнику: - Матвей Иванович, надо запереть эту дверку. Этак много любителей найдется. - Да тут был замок... Не знаю, куда делся. - Очень вас прошу: сейчас же найдите новый и повесьте. Мы с учителем остались одни. Николай Николаевич прошелся по котельной и улыбнулся, покачивая головой. - Ужас, что за народ! - вздохнул он. Он помолчал, оглядывая котельную, Причем бородка его резко дергалась во все стороны. Потом вздохнул и заговорил мягко, задумчиво: - Да, милый вы мой! Удивительно все-таки жизнь устроена! Тридцать лет преподаю в этой школе, смотрю на эти отдушины с решетками и ни разу не подумал, что у меня под боком такой лабиринтище. Он еще раз осмотрелся кругом, нагнулся и зачем-то заглянул под котлы. - Вот вы живете в доме, живете десятки лет. Уж, казалось бы, вы должны знать его до последней балки. А вы и сотой части не знаете. А потом вот такой... как бы вам сказать... шпингалет открывает вам глаза. А? Милый мой, разве не удивительно? Я кашлянул и сказал: - Да... Конечно... Николай Николаевич теперь прохаживался по котельной и размахивал в воздухе пенсне; - В конце концов, настоящая любознательность, то есть чисто биологическая страсть к познаванию мира, живет в человеке очень недолго... Лет с пятнадцати-шестнадцати мы уже перестаем замечать весьма многие окружающие нас явления. Мы сосредоточиваем свое внимание на... как бы вам, милый мой, сказать... на весьма узкой сфере этих самых явлений... Мм-да! Николай Николаевич остановился, надел пенсне и принялся разглядывать выступ в стене. - По всей вероятности... - Он помолчал, соображая. - По всей вероятности, такая система вентиляции в современных домах не строится. Стены слишком тонкие. А это... вы посмотрите... это же целый лабиринт... Он подошел ближе к выступу: - Очевидно, это основной, центральный, так сказать, канал... Или шахта. Как вы думаете? А? От него идут ответвления... Николай Николаевич открыл железную дверцу и нагнулся, заглядывая в нее: - Ив этих ответвлениях... в этих ответвлениях создается своего рода сквозняк... Голос Николая Николаевича стал еще глуше, потому что он совсем влез в отверстие и теперь стоял выпрямившись в шахте. Мне стало скучно: - Пора, Николай Николаевич. Может быть, пойдемте... - А вот тут скобы есть, - донеслось из отверстия, - чтобы лазить... Удивительно, как все предусмотрено! Очевидно, для очистки. Мм-да... Гм! Гм! Бормотание Николая Николаевича стало еще глуше и отдаленнее. Я сунул голову в отверстие: - Пойдемте, Николай Николаевич. Уже, наверно, из школы все ушли. Откуда-то сверху из темноты донесся голос: - Гм! Вы только посмотрите: эта шахта... Идите-ка сюда. Да нет, вы идите сюда... Вот здесь, на стене, металлические скобы, так вы по ним... Вы обратите внимание, как здесь все предусмотрено... Да вы лезьте сюда. Вот здесь, около меня, уже боковой ход... Я подумал, что старик обидится, если я его не послушаюсь, и, нащупав скобы, полез во тьму... Вскоре я коснулся головой ботинка Николая Николаевича. - Виноват, - сказал он. В это время внизу, в котельной, послышались шаги. - Николай Николаевич, идет кто-то, неудобно. - Тш-ш! - прошипел Николай Николаевич. Мы притихли. Шаги приблизились. Глухо хлопнула металлическая дверца, что-то лязгнуло, потом щелкнуло. Шаги, на этот раз чуть слышные, удалились. Если раньше можно было видеть слабо освещенное дно шахты, то теперь наступила абсолютная, кромешная темнота. - Милый вы мой, - забормотал над моей головой Николай Николаевич, - мы, кажется, большую оплошность допустили. - А именно?.. - Несомненно, это дворник приходил. ~ И он запер нас? - Да, голубчик, по всей вероятности. - Гм! - Да-а! Мы помолчали. Николай Николаевич завозился наверху: - Вы разрешите мне спуститься. Все-таки, знаете ли, седьмой десяток. Я сполз по скобам вниз, за мной - педагог. В узкой шахте мы стояли вплотную друг к другу. Я потрогал дверцу: - Заперта, Николай Николаевич. Он вздохнул: - Милый вы мой! Как это все нехорошо получается! Опять помолчали. Потом я предложил: - Кричать надо. - Кричать? Гм! Да... Кричать... Но, знаете, уж больно это будет... как бы вам сказать... странно. Вы же сами понимаете, занятия кончились, но много детей еще осталось: кто в кружках, кто в читальне, а мы будем кричать, и в каждой комнате услышат... "Что такое?" - скажут. "А это Николай Николаевич в трубу забрался и голос подает". Неловко. - Так что же делать? - Честное слово, ничего не могу придумать, милый вы мой. Поверите ли... со мной никогда подобных приключений не случалось... Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться. Николай Николаевич дотронулся до моего плеча: - Знаете что, голубчик? Вы человек молодой, ловкий... Может быть, вы слазите в какой-нибудь боковой канал и тихонько, не поднимая шума, скажете кому-нибудь: так, мол, и так, случилось такое досадное происшествие... А? Я вам буду очень признателен за это. Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потемках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то вообразил, что вишу над бездонной пропастью. Хорошо, что Николай Николаевич стал тихонько напевать от скуки. Боковой канал был четырехгранной трубой длиной метров шесть. В конце его сквозь решетку проходил свет. Я лег на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками известки и кирпича. Когда я добрался наконец до решетки и стал смотреть через нее, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Все оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу мусора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлялся, зачихал, потом бодро спросил: - Ну, каковы результаты? - Раздевалка, Николай Николаевич. - Жаль, жаль! Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта. И каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора - высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть еще один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решетки, заглянул сквозь нее и сразу дернулся назад. Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два "исследователя", из-за которых мы попали в эту историю. Совершенно измученный, я спустился на дно шахты: - Плохо, Николай Николаевич! - Никого не нашли? - Нашел. В учительской заседание педсовета. - Ох! А я, выходит, не явился. - А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор. Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал: - Все еще меня ждут. Мы помолчали с минуту. - Итак, милый мой, что же вы предложите? - Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской. - Ох, милый мой, что вы!.. - взволнованно зашептал Николай Николаевич. Вы все-таки войдите в мое положение... Директор наш и все педагоги милейшие люди, но... как бы вам сказать... едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика... - Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины! - Мм-да... Конечно, но... Нет, я против этого. Категорически против. - Ну так что же... Этим вашим мальчишкам говорить? Николай Николаевич ответил не сразу: - Видите ли, голубчик... При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход... Они очень хорошо относятся ко мне, по в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми... Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут... И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую... - Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил. - Нет, почему же "бросьте"... Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним... - К кому? - К ребятам, разумеется... И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как... ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство... - Бросьте, Николай Николаевич. Только что распекли их за это дело, а сами... - Ну, знаете, милый вы мой... Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение занятиями, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта. - Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать? - Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое - никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что все останется в тайне. - Все-таки тайну нужно сохранить? - пробормотал а. - Ничего не поделаешь. Нужно считаться... как бы вам сказать, со своего рода условностями. Ступайте, дорогой. Ступайте! Николай Николаевич тихонько подталкивал меня, пока я снова не полез по скобам во тьму. Добравшись до нужной решетки, я долго смотрел через нее на мальчишек. Они уже не разговаривали, а переминались с ноги на ногу, тоскливо поглядывая в конец коридора. Рыжий Анатолий присел на корточки у стены, вынул из кармана карандаш и принялся грызть его, отдирая зубами мелкие щепочки. Долговязый "исследователь" вентиляционных каналов проговорил: - Да не придет он. Уже, наверно, из школы ушел. Рыжий даже не взглянул на него: - Да, "не придет"! Не знаешь, так молчи уж. - А что? "Исследователи" сели рядом с Анатолием. - А то! Ты в четвертом? - В четвертом. - Он у вас не преподаст еще. Вот перейдешь в пятый, тогда узнаешь! Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к "исследователю": - Знаешь самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал - и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нем в "Пионерке" писали. - Знаю. Только строгий очень, - вздохнул толстый. - Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесем. Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал: - Мальчики! Они не услышали. Толстый опять заговорил: - А кто это молодой такой? С ним был. Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони. - Ерунда. Практикант. Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть. - Мальчики! Мальчики! Ребята! - шепнул я уже погромче. Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул: - Во! Еще один! Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша: - Тебе здорово всыплют! Их уже поймали. - Ребята!.. Мальчики!.. Я не то... Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)... Одним словом, я к вам по поручению... ну, от Николая Николаевича... Вернее, не от Николая Николаевича, а... - Чего ты там бормочешь? - спросил толстый. - Я говорю... Видите ли, какая штука... Николай Николаевич... Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла... Одним словом, нас заперли... Дворник запер. И вот мы... Нечаянно, конечно, запер... Рыжий вдруг перестал скалить зубы. - Вы кто: практикант? - догадался он. - Ну конечно, практикант! - обрадовался я и стал говорить более внятно: По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николаи Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, по так, чтобы никто не знал. Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс. - Где заперли? Ту дверку? - спросил тощий мальчишка. - Ну да. Внизу. Толстый от восторга ударил своего приятеля по спине: - Вот это Николай Николаевич! Анатолий тянул их обоих за рукава: - Пошли! Пошли! - Сейчас выручим, - сказал толстый. Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их: - Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому - ни слова. Анатолий кивнул головой: - Конечно! А как же! Выбравшись из канала и спустившись к учителю, я услышал возню за дверцей и возбужденный шепот: - Ты гвоздем! Гвоздем его надо!.. Через полчаса Николай Николаевич сидел за партой в пустом классе. Возле него стояли трое мальчишек и смотрели на него во все глаза. Разговор о трудовой дисциплине, о том, как дорог каждый час учебы, был закончен. - Нет, голубчик. Я думаю, что твое предположение неверно, - говорил Николай Николаевич, укладывая пенсне в футляр. - Теоретически, может быть, и возможно, что такая система вентиляции способствует поддержанию более или менее одинаковой температуры во всех помещениях, по практически... Ведь ты, наверно, обратил внимание, что... Толстый мальчишка перебил его: - Николай Николаевич... а зачем вы туда полезли? Николай Николаевич посмотрел на него, потом улыбнулся. - Знаешь, в старину говорили: лукавый попутал... - Гы-ы! - хором сказали мальчишки и вполне удовлетворились его ответом.