— Да, — сказал он нетерпеливо, — я Питер, но какой из двух?

— Ты единственный, — улыбнулась Инга. — Разве тебя может быть двое?

— Нас было двое! — воскликнул Питер. — Один я и другой…

Он запнулся, пытаясь объяснить отличие между собой и тем, кто недавно был здесь.

— И другой тоже я, — упавшим голосом закончил Питер.

— Значит, я выбрала правильно, — сказала Инга.

— Ты всегда выбираешь правильно, — льстиво пролаял Фасси, мало понявший в том, что здесь происходило, но готовый защитить хозяйку от любой опасности.

— Почему все такое зеленое? — спросил Питер и, не закончив фразы, понял, что ошибся: трава оставалась зеленой, хотя и выглядела пожухлой, а коричневые деревья раскорячились, чтобы не уронить огромные раскидистые кроны, горные склоны за лесом были пятнистыми и самая высокая вершина сверкала снежной белизной.

— Что-то было с моими глазами, — пожаловался Питер, понимая, что не только глаза его подвели, но и все органы чувств, да и с памятью его тоже что-то случилось: он не помнил многих эпизодов из своего детства, тех, что недавно доставляли ему удовольствие, например, как он с отцом однажды… Не вспоминалось, зато он знал теперь такое, что ему в голову не могло прийти, такое, что меняло его представления о собственном будущем, и о будущем Инги, и даже о будущем той планеты, на которой он сейчас находился.

Разве это не Земля?

— Пойдем, — сказал он девушке, — нам нужно найти место и построить дом. Крепкий дом, чтобы его не повалила буря.

Он знал, что для этого ему не понадобятся ни топор, ни молоток, ни гвозди. Нужно только желание. Решение. Выбор. Питер умел выбирать.

— Они позволили нам так жить, — сказал Питер поздно вечером, когда дом стоял на поляне, обернувшись к лесу окном спальни. Небо после заката стало не фиолетовым, а темно-зеленым, и на нем проявлялись, будто просыпались после дневного сна, звезды, каких он никогда не видел. Питер пытался найти знакомые созвездия, но узор разноцветных мерцавших блесток был другим и все равно почему-то узнаваемым, хотя он и не мог вспомнить, что напоминали ему длинные цепочки звезд, протянувшиеся под куполом от горизонта к горизонту. Он ждал, когда взойдет луна, но не дождался — Инга позвала его в дом, и, кликнув пса, резвившегося в траве, Питер вошел в гостиную, где мебель появлялась, когда становилась нужна.

— Я так и представляла себе счастье, — сказала Инга, когда Питер уселся в глубокое кресло перед камином, в котором ярко пылали дрова. Она придвинула ближе к огню маленькую скамеечку и села у ног Питера, а Фасси улегся рядом, положив голову на лапы и поглядывая на хозяина блестевшими в полумраке глазами. — Мы в сказке, и она скоро кончится? Дом рассыплется и станет песком, дрова пустят корни и превратятся в деревья, а мы с тобой… Что будет с нами, Питер?

— Боюсь, что ничего, — сказал он, протягивая к огню руки. — И это самое ужасное:

Фасси тихонько тявкнул, выражая свое согласие с мнением хозяина, а Инга, покачав головой, переспросила с недоумением:

— Ужасно?

— Прожить всю жизнь в глуши, в замечательном доме, не испытывая ни голода, ни жажды, без диких зверей, которые могли бы нам докучать и на которых мы могли бы охотиться, без посевов, потому что здесь растут только никому не нужные травы, без…

Он замолчал, потому что не хотел произносить вслух слово, пришедшее на ум. Инга услышала.

— Без любви, — повторила она. — Почему? Я люблю тебя, и этого никто не отнимет.

— Да? — сказал Питер. — Безмятежная жизнь убивает любовь так же верно, как долгая разлука. Настанет день, когда ты посмотришь на меня и не увидишь того Питера, за которым пошла на край света. Настанет день, когда мне нечего будет сказать тебе, и мы замолчим… надолго? Я не знаю даже, сколько лет жизни они нам подарили — может, тысячу или миллион, а может, мы будем жить, пока светят звезды…

— Они? Кто?

— Не знаю. Есть вопросы, которые нам не позволили задать. И ответы, которых мы никогда не узнаем.

— Ты говоришь, как… — Инга запнулась, и Питер закончил фразу:

— …как тот Питер, который был здесь недавно. Может, я это он и есть. А может, нет. Это выбор в самом себе, который я не в силах сделать.

— Ты не знаешь…

— Я знаю и то, чего не знал раньше, — перебил ее Питер. — Я шел в Долину, потому что думал: здесь станция связи с Другими. Люди теряют разум, я не знаю, почему это происходит, не думаю, что виновата Сверхновая, просто так совпало. И за этим печальным процессом наблюдают те, кто ждал встречи разумов, контакта цивилизаций, а вместо этого… Им должно быть важно спасти хотя бы немногих, тех, кто сохранил сознательную волю. Они не могут быть безразличны! Я искал… Мы. Ты и я. Мы пришли. А оказалось, что здесь клетка.

Питер печально рассмеялся.

— Пройдет время, — сказал он, — и мы лишимся главного: того, что пока с нами. Мы перестанем принимать решения, нам это будет не нужно. Мы забудем, какое это счастье — решать. Говорить «да» или «нет» не потому, что так упала монетка, а потому, что к этому выводу привели нас знание, логика и рассудок.

— Ты думаешь…

— Мы станем, как все, — уверенно сказал Питер. — Нас заманили. Нас не спасти хотят, а вернуть. Ты слышала, что сказал тот: он ждал, когда мы уйдем обратно, к людям.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — пожаловалась Инга. — Но если тебе здесь плохо, давай уйдем. Прямо сейчас.

— Мы уже ушли, — пробормотал Питер. — Больше нам уходить некуда. Возвращаться? Ни за что. А больше нас никуда не пустят. Хочешь попробовать?

Он встал, Фасси и Инга последовали за ними на поляну. Питер шел, не оглядываясь, он принял решение, о котором знал, что оно невыполнимо, это было — он прекрасно понимал — последнее решение в его жизни, он шел к невидимым в темноте горам, пес бежал чуть впереди, а Инга спешила следом.

Первым границу ощутил Фасси, он залаял — громко, надрывно — и бросился под ноги Питеру, призывая не ходить дальше.

— Там, — бормотал Фасси, — там…

— Да, я знаю, — сказал Питер. — Хочу убедиться.

Плотная материя невидимо протянулась во все стороны, будто театральный занавес, вросший в почву. Надавить — прогибается, но возникшее сопротивление отбрасывает руку. Можно броситься на преграду грудью — Питер так и поступил, — и тогда занавес пружинит подобно натянутому гамаку, в котором он спал в детстве.

— Ты поняла? — спросил он. — Пойдем домой, Инга.

Поздно ночью они лежали на широкой кровати, смотрели друг другу в глаза, и отблески огня от так и не сгоревших дров в камине играли на их разгоряченных телах. Фасси спал, время от времени поводя ушами, будто отгоняя не существовавших здесь слепней.

— Это счастье, — убежденно сказала Инга.

— Сейчас — да, — согласился Питер. — Через десять лет…

— У нас будут дети, — сказала Инга. — Появятся другие заботы, нужно будет принимать новые решения…

— Да? — сказал Питер. Он не был уверен, что у них когда-нибудь родятся дети. Точнее, он был уверен в обратном, но эту мысль следовало от Инги скрывать, и Питер думал о том, что счастье быть с любимой ни с чем не сравнимо, и эта ночь не повторится, потому что она первая, а утром нужно будет осмотреть свою клет… свою поляну.

— Не нужно, — сказала Инга. — Ты скрываешь от меня главное. Я хочу знать то же, что знаешь ты. Нам жить вместе.

— Когда я был маленьким, — сказал он, глядя в огонь, — были еще живы люди, мечтавшие о том, что человечество выйдет к звездам и встретит братьев по разуму. Мой дед был таким, он мне много рассказывал… Знаешь, почему я Питер? Родители называли меня Петей, ребята — Петрухой, а дед — Питером, это был его любимый персонаж из фантастического фильма о встрече цивилизаций.

— Ты говоришь не о том, — сказала Инга.

«Конечно, милая, — подумал Питер, — я говорю не о том, но как мне подвести тебя к нужной мысли?»

— Не нужно меня подводить, — сказала, а может, только подумала Инга. — Я тебя и так пойму.