— Дело недостаточно серьезно, чтобы о нем говорить, — протянул Хорлам. — Эти железистые соединения ведь странно проявляют себя. Например, желание убить лейтенанта Смита, о котором вы упоминали, или такие чувства к Кольцу, какие вы должны испытывать только к Кадру. И… послушайте, не снилось ли вам что-нибудь прошлой или позапрошлой ночью?

Ванен пожал плечами:

— Кошмары. Я видел, как были убиты мои товарищи по команде… и зверски.

— Очевидное выражение чувств негодования против них — против всей культуры Гегемонии, — небрежно бросил Хорлам.

Ванен дернулся и едва удержался, чтобы не вскочить на ноги. Хорлам рассмеялся:

— Полегче, сынок. Вы никого не предали, и никто не собирается убивать вас за это. Такое случается постоянно и ничего ровным счетом не значит. — Он раскурил сигару. — В конце концов, люди возникли как существа лесов, открытого воздуха и… семейственности, так можно сказать? Наша цивилизация запрещает все это, запирает нас наедине с машинами, подбирает для нас самок, которых мы и видим-то редко, отнимает у нас детей, чтобы воспитывать их так, как ей это нужно. Естественно, наши инстинкты противятся этому. Тот, кто предан Кадру, не станет отрицать, что в нем живы первобытные инстинкты. Напротив, он воспримет это как должное и использует все свои силы, чтобы побороть их в себе.

Ванен вновь ощутил, как напряжение оставляет его. Он смог даже почувствовать тепло.

— Я понимаю, — сказал он. — Спасибо вам. Вы не собираетесь меня лечить?

— Нет, если только симптомы не станут более явными. Сейчас же вы свободны. Эксек хочет, чтобы вы отчитались перед ним по особому делу.

Сердце его билось на удивление сильно, когда он шел к двери. Строгая обстановка корабля, пустые коридоры и аккуратные маленькие кубы помещений, вечное белое сияние флюоресцентных ламп — во всем этом не было ничего, что давало бы пищу уму. И тот порой оказывался во власти собственных больных фантазий.

Ванен повторил отданный самому себе приказ: любой ценой избежать хаоса и мрачного чувства бунта, притаившихся в его мозгу. Но вот беда: приказ его был слишком неопределенным. Люди в Астро обязаны думать за себя до определенного предела. Даже рядовые были бесполезны на космическом корабле в том случае, если их способности к критике удалялись из мозга электронным способом, как это проделывали с гражданами нижних уровней еще в детстве. Для простого лейтенанта Лодок подобный широкий диапазон действий был недоступен. Что же ему делать?

— Эта молодая женщина, подобранная вместе с вами, она — первая из пленников, которых мы намерены взять, чтобы получить более детальную информацию о стране. Но она оказалась слишком дикой, даже опасной, для того чтобы быть полезной. Нам удалось лишь обучить ее кадрическому языку с помощью психоанализа, под акселерином. Та информация о ее народе, которой мы располагаем, позволяет нам считать, что никто из пойманных нами, вероятнее всего, не смог бы представлять для нас большую ценность. Тем не менее, поскольку она сопровождала вас, лейтенант, может, она будет более сговорчивой, если останется с вами. Убедите ее сотрудничать.

Наши боевые наземные силы одновременно и не так велики, и не так уж хорошо экипированы, чтобы мы могли легко удержать Острова от натиска народностей архипелага — особенно, если учесть, что гарнизон поражен отступническими идеями, которые могут развиться еще больше под влиянием могущественного противника. Поэтому нам придется, если мы оккупируем хотя бы один остров, полностью истребить все население архипелага. Информация, которую эта женщина может нам дать, нужна для проведения такой операции.

— Люди Разведки… они применяли к ней средства принуждения?

— К женщине? Конечно. Она подвергалась нервопульсации, пока не потеряла сознание, но это не помогло. Так называемые "наркотики правды" слишком дезорганизуют мозг; нам же нужна упорядоченная информация. Мы можем испробовать мультиляцию или угрозу ее, но я сомневаюсь, что и это нам поможет; по-видимому, она обладает твердыми принципами. Или вы убеждаете ее, лейтенант, или полностью сбрасываем ее со счетов и охотимся за другими пленниками.

— Да, сэр. Но позвольте спросить: зачем нам вообще нужно нападать на Острова? Должны же существовать более спокойные земли, даже пустынные территории, занять которые гораздо легче.

— Несомненно, но получилось так, что Острова — единственная часть Кольца, исследованная до мельчайших подробностей. Это оттого, что офицеров, занимавшихся этническими исследованиями, естественно, более всего интересовала самая высокоразвитая культура планеты. Теперь у нас уже не осталось специалистов по этносу или картографов, способных достаточно быстро обследовать другие территории.

— Понятно. Благодарю вас, сэр.

— Вы свободны.

— Служу Кадру!

Ванен остановился у двери и с изумлением понял: он боится того, что за ней.

Потом, тихо выругавшись, приложил ладонь к замку, тот открылся, и Ванен вошел. Дверь мгновенно захлопнулась за ним.

Женщина вскочила со скамьи и замерла, словно изваяние. И все же, мелькнуло у него в голове, каждая ее черта — само движение. Он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь видел создание столь же дикое и прекрасное. (Ее видел Торрек, но Торрека удалили из него, словно сняли кожу с живой плоти.)

Женщина зарыдала и бросилась к нему.

Он обнял ее, и вновь испытал чувство, наполнившее его грудь, когда он увидел Кольцо сквозь звезды. Только на этот раз чувство было более глубоким и пронзило его, как лезвие ножа. Ванену показалось вдруг, будто ветерок шевелит его волосы, он услышал победные звуки музыки, увидел долгий голубой сумрак, в котором они шли вдвоем, и едва не увлек ее к скамье… Но то было лишь мгновение. Ванен вспомнил, что где-то здесь вмонтирован в стену шпионский глазок. И это, в свою очередь, напомнило ему о долге, и воздух как будто сгустился вокруг него.

Она что-то бормотала на незнакомом языке, так что он в конце концов взял ее за подбородок, приподнял ее лицо (где он научился этому жесту?) и с ошеломляющей нежностью произнес:

— Говорите на кадрике. Я забыл.

— О… — она слегка отстранилась.

Он не выпустил ее из своих объятий, почти не выпустил, однако успел заметить в ее глазах ужас.

— Все в порядке, — успокоил он ее, — я забыл только то, чему научился на Островах. Я вернулся к своему народу.

— Твоему народу! — медленно повторила она. Ей трудно давались незнакомые слова.

— Да, — он разжал руки и опустил глаза в пол, устыдившись чего-то.

Она не убежала от него, да и бежать-то было некуда.

Он жалобно проговорил:

— Мне очень жаль, что вы так страдаете, но это необходимо. Мы пришли сюда ради счастья всего человечества.

— Это… Может быть, — она слегка расслабилась и прошептала: — Но ты действительно все забыл, Торрек. Они вырвали твою память, как волос?

— Я даже не знаю теперь, как вас зовут, — сухо сказал он.

— Даже… Я Сонна, дочь Баэлга, — легкий румянец окрасил ее щеки. — Мы шли вместе в горы.

Он вдруг вспомнил, что еще не принял свои таблетки антисексина. Но чувство, которое он испытывал к девушке, ему было не знакомо. Она означала для него больше, чем существо для снятия напряжения, даже больше, чем создательница тела для приверженца Кадра.

Дело, конечно, было серьезнее, чем считал Хорлам!

— Неужели ты не помнишь, как убил краку? — настаивала она. — Как подло было изымать это из тебя!

— Все в порядке, — сказал он. — В конце концов, я получил нечто гораздо большее. Я помню… помню мою первую индоктринацию вместо… ну, скажем, первой рыбной ловли… Да не важно! Вы просто не можете этого понять.

— Как теперь тебя зовут? — спросила она.

— Корэл Ванен.

— Я всегда буду помнить о тебе как о Торреке, — она села на скамью, горько улыбаясь. — Иди же, сядь рядом и расскажи мне что-нибудь о своем народе.

Он так и сделал. То были, главным образом, урок астрономии, маленький экскурс в историю со времени гибели Империи и лекция о Новой Империи в будущем. Он говорил сухим, лишенным окраски голосом и смотрел прямо перед собой.