Ирина Сергеевна неожиданно вспомнила фамилию майора - Самохин! Слышала ее, наверное, от мамы. та знала многих по фамилиям и профессиям, и про Самохина рассказывала, что служил он по тюремному ведомству. Час от часу не легче!

В тот день середины мая исполнился ровно год со дня ухода Славика в армию, Ирина Сергеевна работала во вторую смену. Поликлиника пустовала. Дождавшись восьми часов, Ирина Сергеевна прикрыла окошечко регистратуры, заперла на легкий замочек дверь, спрятала ключ в условном месте и вышла на улицу. Прохладные тени от заледеневших как-то вдруг разом тополей перечеркивали наискось тротуары, в палисадниках, обещая ночные заморозки, цвела сирень, и прохожие не спешили по домам, радуясь тихому вечеру, а Ирине Сергеевне сегодня было особенно грустно.

Открыв дверь квартиры, с порога еще услыхала особенно пронзительный в нежилой пустоте звонок ошалевшего от одиночества телефона. Уронив пакет с хлебом, она поспешила к аппарату.

- Гражданка Милохина? - поинтересовался мужской голос.

- Я... А кто это... спрашивает? - чуть отодвинув от уха трубку, опасливо спросила Ирина Сергеевна.

- Из районного военкомата звонят. Мы к вам, Ирина Сергеевна... -голос помягчел, запнулся, потом промолвил скорбно: - с печальным известием...

"Все! - сразу догадалась она. - Это про Славика говорят".

И крикнула:

- Что?! Что с ним?!

Незнакомец на той стороне кашлянул, потом попросил хрипло:

- Да вы не волнуйтесь пока... То есть... точно неизвестно еще. Нас из штаба группировки в Ханкале информировали. И мы обязаны передать. Вот, зачитываю: "Прошу сообщить гражданке Милохиной И-Эс..." Это вы? Ну вот... "...сообщить, что ее сын, младший сержант Милохин Вэ И... пропал без вести..."

- Но позвольте! - взвизгнула так, что испугалась сама, Ирина Сергеевна. - что значит - пропал? Куда он мог из штаба пропасть?!

- Из штаба? - недоумевал голос на том конце трубки. - А по-вашему, он где служил? - Ей долго не отвечали, потом мужчина произнес со вздохом: Насчет штаба здесь ничего не написано. Сказано, что при выполнении боевого задания бронегруппа, в составе которой находился сержант Милохин, попала в засаду.

- Какая бронегруппа?! Бред какой-то, - негодовала Ирина Сергеевна.- Он же на компьютере... при штабе... Какая бронегруппа, где?

- В Чечне. В Аргунском ущелье, - терпеливо пояснил звонивший. - Так вот, в результате подрыва на фугасе и последующего обстрела боевиками... В общем, среди погибших ваш сын не обнаружен...

- А среди спасшихся? - уже осознав все, выдавила из себя Ирина Сергеевна.

- Там спасшихся не было. Но вполне вероятно, что ваш сын попал в плен. Извините.

Ирина Сергеевна выронила трубку, а когда подхватила ее, услышала короткие сигналы отбоя.

Глава 3

губы спеклись, язык распух и казался кляпом - шершавым комком свалявшейся овечьей шерсти. Так затыкали пленным рты кочевники в старину. Он где-то читал об этом. Какие, к черту, кочевники? Он что, сошел с ума? Какое отношение имеют они к нему, майору внутренней службы, начальнику медицинской части исправительно-трудовой колонии строгого режима, отличнику здравоохранения СССР. Приснится же такая гадость... Другое дело - зеки, они, как и зона, часто снятся, но ничего плохого ему, майору Новокрещенову Георгию Викторовичу, сделать не могут. Красный крест, больничка тюремная, медики неприкосновенны даже для уголовников. А он, Новокрещенов, не какой-нибудь зоновский лепила, а очень даже неплохой врач! Не чета этим вольным коновалам, избалованным импортной аппаратурой, которые без всяких там УЗИ, компьютерных томографов шагу ступить не могут. А он, бывалыча, стоило зеку в кабинет войти, с порога, только взглянув мельком, диагноз ставил и не ошибался никогда. Ну, почти никогда.

Оторвав голову от горячей подушки, с трудом вытащив из-под себя сбившееся комками одеяло и гармошкой съежившуюся простыню, он со стоном сел на кровати, взвизгнувшей ржаво продавленной панцирной сеткой. Потирая пульсирующие болью виски, окончательно проснулся и вспомнил, что никакой он, Георгий Новокрещенов, уже не врач, не майор, а пенсионер и хронический алкоголик, скорее всего... Новокрещенов приходил в себя медленно, как бы по частям собирался. Такие вот ошеломляюще-жуткие пробуждения с последующей идентификацией личности случались с ним в последнее время все чаще. Он оглядел комнатушку с низким, давящим потолком и подумал некстати, что гнилые стропила давно бы рухнули, если бы не опирались бессильно на пузатую печь, не беленную давно, с глиняными, еще крепкими боками.

Поднялся, кряхтя, и, шлепая босиком по выщербленным, занозистым половицам, осторожно обошел толстобокую по-бабьи печь, при этом его шатнуло, он врезался в нее плечом и почувствовал, что умрет сейчас, если бутылка, оставшаяся с вечера, окажется пустой. Ч-черт, слезы ручьем, не видно, есть там на дне-то? Он взял бутылку за тонкое горло, впился зубами в винтовую пробку - руки тряслись, зубами надежнее - и, понимая с облегчением, что пустую затыкать не стал бы, тряхнул и не увидел - услышал по бульканью, словно рыбка там золотая плеснулась - есть! Пододвинул желтоватый, захватанный пальцами стакан, опрокинул посудину, хихикнул счастливо - грамм сто набуробилось - в самый раз для начала! Нюхнул опасливо - сколько сам отравленных мужиков откачивал: хватанут с похмелья из бутыли впопыхах, без разбора, и - в ящик...

Выпил медленно, процедил сквозь зубы - физиологию надо знать, биохимию, он же не профан-пьяница. Если водки катастрофически мало, а так чаще всего и бывает, то надо учитывать, что процесс всасывания спирта в кровь начинается в слизистой оболочке полости рта, вот пусть и всасывается, гад, отсюда-то до мозга ближе, сразу шандарахнет по кумполу, и порядок, а то растечется по кишкам, пропадет без толку." Отщипнул кусочек хлеба, нюхнул, пожевал черствый, аж на зубах заскрипело, а все равно - благодать. Теперь Новокрещенов не суетился, не мельтешил. Протянул руку- благо комнатушка малюсенькая, камера в штрафном изоляторе шире - и в нагрудном кармане повешенного заботливо на спинку стула пиджака нащупал две десятки. Вчера пенсию получил, большую часть припрятал в потаенной щелке за плинтусом, а сотню сразу отложил на пропой, и вот осталось еще, из графика не выбился. Так что гуляй, нищая Россия!

Другим, умиротворенным уже взором оглядел Новокрещенов свое жилище, убогое, конечно, зато функциональное. Есть в нем все необходимое: кровать железная с панцирной, похожей на воинскую кольчугу, сеткой, с никелированными шарами на спинках - настоящий антиквариат! Стол - не дээспе задрипанное, а натурального дерева - дуба, должно быть, или ясеня - он плохо в этом разбирался, главное крепкий еще. стульев пара, простых, угловатых, с дерматином на сиденьях и спинках. прямо сталинские стулья, основательные, из тех, видать, еще канцелярий. Два подслеповатых окошка времянки выходили на ухабистую улочку, так и не дождавшуюся за два прошедших века асфальта, застроенную одряхлевшими особнячками, а еще два окна новокрещеновской халупки взирали, прищурившись, на дворик, огороженный жиденьким дощатым забором. Когда-то здесь росли несколько яблонь, развесистый куст сирени. ее запах сменялся к середине лета вечерним ароматом душистого табака, который обожали разводить в палисадниках окрестные старушки. Но с тех пор, как большой дом купила семья беженцев из средней Азии, смуглые дети новых хозяев мгновенно снесли всю дворовую растительность. Отца неугомонного полчища замурзанных детей звали Аликом.

Третий год Алик торговал водкой, которую производил сам, смешивая спирт в водой, разливал в просторном подвале по наскоро сполоснутым под колонкой бутылкам, шлепал этикетки. Новокрещенов пользовался неограниченным кредитом у Алика.

Вот и в это утро Алик приветствовал его как обычно, сделал какой-то знак своей своре, один из пацанов метнулся в дом и вернулся через секунду с осязаемо полной бутылкой, подал отцу. Тот передал ее Новокрещенову, указал пальцем на место рядом с собой. Новокрещенов, неудобно вывернув ноги, опустился по соседству на ковре, протянул Алику две десятки, пробормотал хрипло: