Поскольку этот аспект имеет прямое отношение к прогнозированию и предупреждению кризисогенных действий, рассмотрим его подробнее.

[1] «Освобождают от необходимости» – не значит «исключают возможность». Ничто не запрещает, например, постулировать присутствие «суператтрактора», в направлении которого и происходит историческое развитие [Бранский В.П., 1999]. На мой взгляд, однако, достоинство синергетики в том, что она позволяет без этого обойтись.

То, что активность, обычно направленная на решение предметных задач, имеет для организма самостоятельное жизненное значение, было обнаружено сравнительно недавно [Hunt Mc.V.J., 1971], [Симонов П.В., 1975]. Это открытие заставило решительно пересмотреть гомеостатические подходы, доминировавшие прежде в биологии, физиологии, психологии и социальных науках.

Специальными наблюдениями и экспериментами выявлен особый тип потребностей и мотивов, которые названы функциональными . Это надситуативные и несводимые к предметным потребностям стремления к активности как таковой. Они образуют основу мотивационной сферы, обычно не осознаются и развиваются в процессе фило- и онтогенеза вместе со всей психической системой, составляя антипод стабилизирующих потребностей. [1]

Так, стабилизирующая потребность организма в самосохранении дополняется потребностью в физическом движении; потребность определенности образа – потребностью впечатлений; потребность оптимизации самооценки – потребностью общения. Грубо говоря, человек желает безопасности, физического, психического и социального покоя и, вместе с тем, длительный покой душевно утомляет его, усиливает внутреннее напряжение, тягу к острым впечатлениям и эмоциям. Пушкинские строки: «Есть упоение в бою, / У бездны мрачной на краю» [Пушкин А.С., 1954, с.357] – не гипербола. Подобные признания изобилуют в художественной литературе и согласуются с данными психологов.

Логично предположить, что и закон возвышения потребностей, краса и бич человеческого существования, производен от исконного мотивационного противоречия, которое выражено эмоциональной амбивалентностью. «Отрицательные» эмоции составляют необходимую предпосылку эмоций «положительных» [2] , так что «у человека существуют неосознаваемые влечения к получению… отрицательных эмоций… и эти влечения в трансформированном виде широко проявляются в человеческом поведении» [Файвишевский В.А., 1978, с.433].

Данные современной психологии и физиологии не оставляют сомнения в том, что живому существу необходимо периодически испытывать все те эмоции, способность к которым заложена в структуре организма. При длительном отсутствии какого-либо переживания усиливается субъективный дискомфорт, побуждающий к поиску соответствующих раздражителей и к провоцированию подходящих ситуаций.

Сказанное в полной мере относится и к человеку с его богатейшей эмоциональной палитрой. Обратившись к красивой формуле классика: «Человек рожден для счастья, как птица для полета», – приходится основательно ее подпортить. При огромном многообразии индивидуальных вариаций, человек «рожден» и для радости, и для печали, и для страха, и для злости… Отчасти (но только отчасти!) нас спасает противоестественная лабильность психического аппарата, обеспечивающая несравненно бтльшую, чем у высших животных, способность к компенсаторным переживаниям – посредством воображения, коммуникации, ритуала, творческой игры значениями и образами.

К концу 70-х годов удалось в основном раскрыть нейрофизиологические механизмы влечения к таким психическим состояниям, которых, как прежде было принято считать, нормальный субъект избегает. Обнаружены комплексы нейронов, которые ответственны за эмоции ярости, страха и т.д. и которые (как и все прочие нейроны) нуждаются в периодическом возбуждении. При длительной депривации порог их возбудимости снижается, и поведенчески это проявляется в бессознательном провоцировании стрессовых ситуаций [Файвишевский В.А., 1978, 1980], [Лоренц К., 1994].

Как снижение порога возбудимости определенных нейронов выражается в поведении, К. Лоренц демонстрировал на примере обостряющегося полового инстинкта голубя в клетке. Сначала самец реагирует только на самок своей породы, игнорируя остальных. После нескольких дней отсутствия адекватной партнерши он начинает ухаживать за самкой другой породы; еще через несколько дней исполняет свои поклоны и воркованье перед чучелом голубя, потом – перед смотанной в узел тряпкой, а через несколько недель одиночества токует даже на пустой угол клетки.

Другой эксперимент демонстрирует более неожиданное обстоятельство: у высших животных поисковая активность, не обусловленное предметными нуждами стремление к опасности актуализуется даже при идеальных объективных условиях.

Колония крыс помещалась в камеру с многочисленными отсеками – «комнатами», в которых имелись предметы для удовлетворения всех вообразимых предметных потребностей: еда, питье, половые партнеры и т.д. Была предусмотрена даже комната для развлечений с лесенками, манежами, беличьими колесами, педалями, вызывающими технические эффекты. В одной из стен камеры находилась дверь, ведущая в неисследованное пространство, и именно отношение животных к этой двери интересовало ученых.

Отдельные особи стали проявлять к ней нарастающее внимание вскоре после того, как комфортабельная камера была полностью освоена. Это не было похоже на праздное любопытство. Участившийся пульс, усиленное мочеиспускание, вздыбленная шерсть, хаотические передвижения вперед-назад явственно свидетельствовали о сильном стрессе, испытываемом каждой из «заинтригованных» крыс с приближением к загадочному объекту и особенно – при первых попытках проникнуть за дверь. Налицо был тот самый «бескорыстный риск», который демонстрируют млекопитающие и птицы и который имеет долгосрочное приспособительное значение для популяции, но конкретным особям может стоить жизни [Ротенберг В.С., Аршавский В.В., 1984].

Главное здесь – не сам факт индивидуального риска (нечто внешне похожее происходит и в муравейнике), но строго регистрируемые симптомы переживания, мотивационного конфликта, свидетельствующего о сложности потребностной иерархии высших животных и наличии надситуативного мотива.

В свете зоопсихологических наблюдений такого рода совсем ущербными выглядят «телерациональные» схемы человеческого поведения, трактующие мотивацию индивидов, групп и обществ через механизм «снятия напряжения» (tension-reduction theories ) или решения утилитарных задач (Homo oeconomicus ), сводящие причины политических событий к хозяйственным факторам («политика есть концентрированное выражение экономики»). Модели, игнорирующие фундаментальную непрагматичность человеческой мотивации, часто математически стройны и красивы. Но, как правило, они оказываются прогностически бесплодными и, что еще важнее, непродуктивными в рекомендательном плане.