Софья Николаевна довольно часто обсуждала свои матримониальные планы, касаемые сына, со знакомыми дамами. И даже порою изрядно им надоедала своей болтовней. И вдруг замолчала, как воды в рот набрала! А когда приятельницы сами начинали задавать ей о Юрочке вопросы, отмалчивалась с самым обескураженным видом. Что же произошло? И вот вдруг прошел слух, будто Юрий Нахичеванский женился в Париже на какой-то «богатой казачке», взялся за ум, стал добродетельным семьянином и погрузился в коммерческие дела.

Богатая казачка рядом с нищающим ханом Нахичеванским... Это был мезальянс в духе того времени. Стиснув зубы, Софья Николаевна тронулась в Париж – посмотреть невестку.

Бог весть, конечно, кого она ожидала увидеть! Однако перед ней предстала милая, скромная, русоволосая женщина лет двадцати пяти – двадцати восьми по имени Марья Михайловна Глебова. Не сразу, не вдруг Софья Николаевна узнала о предыдущем муже своей внезапно образовавшейся снохи, а также о ее баснословном состоянии, оставшемся в подвалах Шанхайского банка. Правда, богатства были выручены еще не все, но те, что вернуть удалось (а суммы были такие, которые многим и во сне не снились!), Юрий вполне удачно пустил в дело: он покупал и продавал недвижимость в Германии и Франции – короче, спекулировал. Поглощенный этими делами, он не часто бывал дома, однако с женой у них была, судя по всему, полная гармония.

Чего не скажешь об отношении к жене сына Софьи Николаевны... Княгиня терпела ее как неизбежное зло. Да кто она такая, новоиспеченная княгиня Нахичеванская? Особа низкого происхождения, с бурным прошлым, с ребенком, прижитым невесть от кого (у Маши рос сын шведа Аллана), с унылой, злоехидной компаньонкой (Таня Вострякова вернулась к прежней хозяйке)... Кроме того, у нее явно были свои денежные интересы, и Софья Николаевна не удивилась бы, если бы узнала, что сноха и сама вкладывает деньги в какую-то собственность!

Софья Николаевна умерла бы от изумления и возмущения, узнав, что не ошибается. Сноха, которой с трудом удалось урвать у чрезмерно внимательного и заботливого супруга часть ее кровных денежек, купила в Пигале кабачок на подставное лицо – того самого вышеупомянутого Тархана! И порою, когда ей удавалось ускользнуть от бдительного ока мужа и свекрови, Маша снова становилась самой собой – вспоминала в собственном кабачке свое незабываемое прошлое, связанное с именем лихого, удалого атамана, который ныне влачил существование где-то в эмиграции, в Китае или в Японии... Главное, чтобы жив был!

Маша была дама благодарная и никогда не уставала ставить свечки и заказывать в русской церкви на рю Дарю молебны во здравие незабвенного атамана. Как-то раз – осенью 1923 года – газеты зашумели о землетрясении в Японии. Проскользнула заметка, что в нем-де погиб известный атаман Семенов. Маша точила слезы, оделась в траур и даже в Пигале не показывалась! Однако случилось так, что у Нахичеванских оказался знакомый в Токио – бывший советник русского посольства. Так вот он прислал письмо, в котором говорилось, что слух тот неверен, что Семенов жив!

Когда содержание письма стало известно, Маша широко перекрестилась:

– Слава те, Господи! Ведь на его деньги живем!

– Mon Dieu! Qu’est-ce qu’elle dit![5] – возмущенно прошипела старая княгиня, чрезвычайно скандализованная. Но Маша только махнула на нее своей беленькой ручкой и заговорщически покосилась на Таню. И верная компаньонка, дуэнья по совместительству, поняла, что в ближайший вечерок, лишь только князь Нахичеванский отбудет по делам, они с молодой княгиней ринутся на заветный угол Пигаль и Фонтэн – выпить беленькой за здоровье атамана и его неиссякаемое – какое счастье! – золото. И по новой. И еще раз!