Оба с ним вежливо поздоровались, а он попросил подождать минут десять.

Вернулся Синельников раньше и опять попросил Лунькову и Короткова подождать еще немного.

Елена сидела в той же позе, как он ее оставил.

– За Евдокией Антоновной послали машину, – сказал Синельников и, помолчав, осторожно спросил: – Можно мне задать вам только один вопрос, Елена Александровна?

– Пожалуйста.

– У отца не было каких-нибудь неприятностей?

Он тут же выругал себя за бессердечность, потому что считал бессердечным в такие вот моменты спрашивать человека о вещах, касающихся криминальных дел (а в том, что здесь явный криминал, он уже не сомневался).

– Не знаю, – по-прежнему бесстрастно отвечала она. – В последнее время пил не в меру. С какими-то сопливыми девчонками гулял.

– Не будем об этом, извините, – сказал он.

– Простите… – Она замялась на мгновение и спросила: – Могу его взять?.. Его тело…

– Разумеется. Завтра утром.

Главный свой вопрос к Елене Перфильевой – о чем говорила она со Славой, когда он приезжал к ней ночью на пятнадцать минут? – Синельников считал еще более несвоевременным. Он был очень рад, что его догадки насчет кощунственной игры в незнание оказались неверными. Скорей всего Коротков не сказал Елене, что ее отец утонул.

…Привезли Евдокию Антоновну Степанову. Это была женщина лет сорока пяти, полная, с добрым выражением лица. Синельников обратил внимание, что поздоровалась она со своей племянницей довольно сухо, не по-родственному. Но ему было пока не до оттенков. Он отправил тетю и племянницу в морг и пригласил из коридора Марию Лунькову. Сев напротив него к столу, Лунькова попросила разрешения закурить. Она была свежа и подтянута, от вчерашнего никакого следа. Наверное, сладко спала. Синельников позавидовал, на что способна молодость, хотя ему самому едва сравнялось двадцать семь. Лунькова держала сигарету не изящно – в кулаке, как это делают тайком курящие мальчишки: она прятала свои ногти со странным коричневатым налетом.

– Хотите, погадаю? – спросил Синельников и улыбнулся.

Она была настроена дружелюбно и улыбнулась в ответ.

– Вы колдун?

– Не совсем, но могу спорить на коробку спичек, что вы на работе имеете дело с химикалиями.

Она посмотрела на ногти своей левой руки и даже покраснела. Но не обиделась, лишь сказала протяжно:

– Ага-а, все я-ясненько…

– А где работаете?

Она кивнула на дверь.

– У него.

– То есть как? Он что, начальник ваш? И что за учреждение?

– Кустарь-одиночка. Оформляет колхозы-совхозы.

– Что значит – оформляет? – Синельникову становилось все интереснее.

– Ну, доски Почета, лозунги, стенды всякие. И декорации для клуба может. По трафарету и плакаты делает. Вообще, большой мастер.

В голосе ее сквозила ирония, и это было Синельникову непонятно.

– А вы что делаете?

– Он фотографирует, я проявляю и печатаю.

– А лаборатория где?

– В Снегиревке, при клубе колхоза «Золотая балка».

– Туда ведь пятнадцать километров. На электричке добираетесь?

– Когда как. У него же машина.

– А почему вы сомневаетесь насчет его фамилии?

– Да не поймешь этого типа… Темнит… Один раз идем по улице, подходит дядька, солидный такой, говорит: «Здрасьте, Виктор Михалыч!» А какой он Виктор Михалыч?

– И давно вы у него?

– Второй год.

– А. раньше что делали?

– Училище закончила, медсестрой работала.

– А у него вы что же, на договоре?

– Какой договор?! Двести в месяц отваливает. Без налогов. И на праздники по сотне. Жить можно. А у медсестер зарплата – не разъедешься. Бабка моя больше, пенсию получает.

Синельникову захотелось сказать ей нечто нравоучительное – мол, теперешняя ее служба в стаж не засчитывается, а ведь надо думать о будущем, о старости… Но тут же ему самому стало смешно: разве может эта цветущая Манюня думать о собственной пенсии?

Он резко повернул разговор:

– Слава с Александром Антоновичем вчера не ссорились?

Она пожала плечами.

– Да нет вроде.

– А почему «вроде»?

Ее тонкие нарисованные брови чуть сдвинулись – это означало, что она нахмурилась. Тычком затушив в пепельнице окурок, она сказала:

– Конфискация… Я хотела конфисковать у Нинки «Наполеона»…

Это было как будто ни к селу ни к городу, но у Синельникова что-то екнуло в груди. Он спросил с несколько напускным недоумением:

– При чем здесь конфискация?

– Понимаешь… – Она прищелкнула досадливо пальцами и поправилась: Понимаете, Славка на Сашу чего-то бочку катил, а Саша сказал про какую-то конфискацию, и тогда я предложила взять у Нинки бутылку. Она одна из нее пила…

Он видел, что Мария Лунькова не то чтобы волновалась – она просто очень горячо вновь переживала вчерашний день. Сама того не подозревая, она давала Синельникову такие сведения, что он готов был расцеловать ее. Чтобы немного ее остудить, он задал вопрос попроще:

– А Нинка – это кто?

– Виля подруга, который на автобазе заворачивает.

– Припомните, пожалуйста, Мария… Вот прибежали вы на поляну, сказали компании, что Перфильеву плохо… Короткова там не было. А когда же он появился? И откуда?

Она подумала немного.

– Ну тут же и появился. Из кустов.

– Что значит – тут же? Через минуту, через две?

– Там же у нас крик был на лужайке… Не помню… Пока я рассказывала…

– Но с вами же тоже было плохо, вас минеральной водой отливали.

– Было дело, – мрачно согласилась она.

– А Коротков появился, когда вы уже в себя пришли?

– Ну да.

Значит, прикинул Синельников, Слава появился на поляне не менее как на пять минут позже Луньковой. А ей потребовалось на то, чтобы прийти с пляжа, две минуты – приблизительно столько прошло времени с мгновения, когда остальные услышали отдаленный крик. За пять минут много можно успеть, если человеку двадцать девять и он атлетического сложения…

– Вы вчера, когда мы ездили на место, говорили, что Перфильев упал и закричал, словно его ножом ударили. Вы не пробовали его поднять?

– Что вы?! – У нее даже округлились глаза от такого немыслимого предположения. – Он двигаться не мог. У него, наверно, инфаркт был. Я как-никак медучилище кончала.

В последних ее словах звучала некая легкая оскорбленность, и это понравилось Синельникову.

– Ну хорошо, Мария, на сегодня хватит. Я вас еще позову. – Он подписал ей пропуск и добавил: – Поставьте в двести второй комнате печать.

Когда она уже подошла к двери, он сказал:

– Между прочим, служба ваша у Короткова может и прекратиться.

Она сделала презрительный жест и ответила, не оборачиваясь:

– Подумаешь! Без работы не останусь. Медсестры нарасхват. Могу и на две ставки устроиться.

– Счастливый человек. Ну ладно, позовите его сюда.

Открыв дверь и выйдя в коридор, она молча показала Короткову рукой дескать, просят. Коротков был хмур, но вполне спокоен. Правда, по его подглазьям можно было заключить, что спал он эту ночь в отличие от Марии Луньковой несладко, если вообще спал.

– Знаете Владислав Николаевич, диковатая мысль у меня возникла, – сказал Синельников словно бы в раздумье. И, закурив, продолжал: – Друзья ваши, Румеров и Максимов, гуляли вчера от души. А вы ни капли в рот не взяли. Обидно, а? Лучше бы вам выпить.

– Не злоупотребляю. Я за рулем.

– Все мужчины были с такими красивыми женщинами, а вы без…

Синельников замолчал, решив молчать до тех пор, пока не заговорит сидевший перед ним самоуверенный, красивый и, судя по всему, весьма деловой и неглупый человек. Синельников, собственно, высказал сейчас вслух то, что подспудно служило исходной точкой складывавшейся у него версии. И сделал он это умышленно.

У Короткова хватит сообразительности понять, к чему все это клонится. Синельников ставил ловушки. Если его версия верна, то Коротков в эту минуту должен выработать для себя линию поведения: как реагировать на открытый ход? Сам Синельников ничем не рисковал, так как было совершенно ясно, что при любом варианте прямых улик в доказательство своей версии ему не добыть, а получению косвенных Коротков помешать не сможет.