— Бесполезно, Льюис, — вздохнула рядом Джинни и раздавила окурок. — Можем ехать домой. Сами передрались, пусть сами и разбираются. — Она пошла было к лестнице, но остановилась и, хмуря брови, сказала: — Миленький, ну погляди, что ты наделал с дверью!

Он облупил за это время несколько круглых проплешин дюйма в три величиной — шесть или семь, а может, и больше, он не считал, — и под слоновой костью обнажилась яркая зелень. Словно какие-то ужасные болячки на двери. Он сокрушенно улыбнулся, поворачивая перед глазами провинившуюся левую руку, разглядывая глубокие черные борозды на ладони.

— Ладно, идем! — сказала Джинни и пошла вперед. Тете Салли она крикнула: — Как надумаешь, выходи, тетя Салли. И постарайся вести себя по-человечески.

— Он запрет замок, как только вы уйдете, — отозвалась тетя Салли, и голос у нее был торжествующий.

— Вовсе нет. Ты будешь вести себя разумно, и он тоже будет, — сказала Джинни.

Льюис Хикс в этом усомнился, но не сказал ничего.

На кухне ее отец встал им навстречу из-за пластикового стола,

— Правда — она правда и есть, — произнес он. И всем видом своим показал, что эти слова его — последние.

— Не так все просто, — словно отвечая самому себе, сказал Льюис и задумчиво кивнул. Он тут же спохватился, что высказался в духе либералов и, стало быть, опять кругом не прав.

Старик, прищурив кремневые глаза, ткнул в его сторону пальцем:

— Это ты так говоришь, парень. А представь, что был у тебя дом и какая-то женщина в нем поселилась и все вверх дном перевернула. У нее, говорит, есть полное право жить, как она желает. А как же я, интересно знать? Я седьмой десяток здесь живу по-своему, налоги плачу, законы соблюдаю, ложь и дурь гоню вон, и вот пожалуйте, оттого, что ей под старость немного не пофартило, я должен всю свою жизнь переиначить, прямо хоть глаза утром не открывай.

Джинни уже была на пороге, ей теперь не меньше, чем Льюису, хотелось поскорее отсюда убраться.

— Не так это все мрачно на самом деле, ты ведь знаешь, — бросила она через плечо.

— Ничего я такого не знаю. Она мне все печенки проела. Глупа как пробка. Сидели мы вот тут за столом, читали в газете, как одна женщина в Шафтсбери лазила в чужие дома, вещи воровала, а Салли на это, что бы ты думаешь, говорит? Общество, видишь ли, виновато. То есть мы с тобой. Это мы с тобой воры! Бедность — она, понятно, не сахар, кто спорит, но Салли как примется рассуждать, мне ужин в глотку не лезет, а от этого сплю я плохо, понятно? Мне ведь работать надо. Когда человеку утром чуть свет вставать коров доить, совсем это не полезно лежать по ночам без сна, мучиться.

Джинни уже держалась за ручку двери.

— Ну что ж, — вздохнул Льюис и неопределенно кивнул тестю, воздерживаясь высказывать собственное мнение.

— А теперь еще она тут забастовку объявила, — продолжал старик. — Только и всего. Пусть тогда убирается, откуда приехала, и весь мой сказ.

— Отец! Ей ведь некуда деваться, — сказала Джинни.

Старик промолчал, только пожевал губами в праведном гневе.

Джинни отпустила ручку двери и повернулась к нему лицом. При этом руки ее сами собой уже открывали сумку.

— Может быть, пусть она поживет немного у нас? — предложила она, запустив руку в сумку.

Льюис еле заметно поморщился.

Она это отлично видела, но притворилась, будто не видит. Зажав губами сигарету, прикурила, выпустила дым.

— Мы могли бы приютить ее ненадолго, миленький, хотя бы пока надумаем что-нибудь получше.

Он представил себе, как старуха поселится у них, будет толкаться вместе с Джинни в их крохотной кухоньке, где двум комарам не разминуться, спать в гостиной на кушетке, понасовав повсюду свои чемоданы, а то, может, и стелить тюфяк на столе в столовой. Вслух он только заметил, неуверенно подняв брови:

— Дом-то маленький.

— Как-нибудь устроимся.

У Джинни тряслись руки. Он не видел, чтобы у нее так тряслись руки, с того дня, как к ним приходили инспекторы из опекунского совета. Он проговорил, будто подумал вслух:

— Вещи ее нам некуда будет поставить, это уж точно. Может, разве чемодан-другой...

Тетя Салли крикнула сверху (она, верно, отперла дверь и подслушивала):

— Нет уж, где я лишняя, туда я не поеду!

— Думаешь, здесь ты не лишняя? — сразу откликнулся отец Джинни.

У Джинни глаза наполнились слезами, сигарета, поднесенная ко рту, так и прыгала в руке.

— И черт с вами обоими, — в сердцах сказала она. — Пошли, Льюис!

— Джинни, — с упреком пробормотал он.

Но она уже распахнула дверь. Холодный воздух ворвался в кухню. Льюис кивнул тестю, как бы извиняясь за все, прощально махнул левой рукой и тоже вышел. Но когда он попытался, тоже левой рукой, закрыть за собой дверь — Джинни уже села в машину и, торопя его, включила фары, — оказалось, что тесть стоит у порога и придерживает дверь с другой стороны. Льюис смущенно кивнул, отпустил ручку и заспешил к машине. Старик крикнул ему вдогонку:

— Вы не волнуйтесь! Я тут наведу порядок!

В голосе у него прозвучала такая решимость, что Льюис, как ни торопился, поневоле задержал шаги и с тревогой оглянулся. Он еще раз посмотрел на тестя, махнул ему все той же левой рукой и пошел к Джинни, которая сидела за рулем и, будто печная труба, изрыгала клубы дыма.

Салли Пейдж Эббот сидела в кровати и прислушивалась. Она ждала, когда ее брат наконец уляжется и заснет. Но тишина в доме все не наступала. Только-только смолкнут все звуки и она уж подумает, что брат угомонился и скоро она сможет спуститься украдкой в кухню за едой — ей совсем немножко нужно, только чтобы не начался понос, — как он уже снова что-то там делает, возится и топает, левой-правой, левой-правой, подымается по лестнице, дыша как паровоз, можно подумать, тяжести перетаскивает. Бог его знает, чем он занимается. Ее подмывало отодвинуть задвижку, приоткрыть дверь и подглядеть, но разве можно быть уверенной, что он не наблюдает за нею откуда-нибудь или не подслушивает? А она твердо и определенно решила, что ни в чем, ни на грош ему не уступит, не доставит ему такого удовольствия. Он без конца топал по коридору мимо ее двери, левой-правой, левой-правой, хотя коридор никуда не вел, а кончался чуланом, примыкавшим к ее комнате, и слепой стеной, на которой от близости дымохода растрескалась штукатурка. Слышно было, как он кряхтит, а по временам принимается еле слышно, как бы настороженно, насвистывать — он так насвистывал обычно, когда делал что-то, отчасти сопряженное с опасностью, например чинил электропроводку. Он провозился там не меньше часа после ухода Джинни и этого ее мужа, как, бишь, его зовут (она наморщила лоб, вспоминая его имя — оно, разумеется, было известно ей не хуже, чем ее собственное, но на языке, вот притча, вертелось только одно — «мистер Нуль»). В доме теперь вроде было тихо, и она уже начинала думать, что брат угомонился или ушел. Потом он прошаркал мимо по коридору и с лестницы громко сказал: «Дверь не заперта, Салли, ежели хочешь знать». Она услышала, что он зашел в ванную, долго не выходил оттуда, потом раздался шум спущенной воды — очень громкий в безмолвном доме, — медленные шаги вниз по лестнице, дверь внизу со скрипом закрылась, и — тишина, только хрюкала свинья за домом да в спальне тикали часы.

Салли села повыше, прислушалась, свесив на сторону длинный нос, будто орлиный клюв. По-прежнему не слышно было ни звука, но за дверью в коридоре брат почему-то оставил включенным свет. Такой сквалыга, и чтобы лег спать, позабыв погасить свет? Нет уж. Она улыбнулась и стала ждать. Вот уже вторую ночь подряд, оповестили ее ониксовые часы с колоннами, она не спит за полночь. А чувствует себя лучше некуда по своим годам: бодро, и сна ни в одном глазу. Она нетерпеливо шлепала раскрытой книжкой по одеялу, взбудораженная — не до чтения. «Вот видишь, Горас, до чего дошло», — вслух сказала она, хотя сама не знала, какой смысл вкладывала в эти слова; она вообще не отдавала себе отчет, что произнесла их, — просто сон вынырнул на поверхность ее сознания и тут же, не замеченный ею, канул обратно.