-- В городе вас таким обедом не угостят. Даже заправскому повару не приготовить так вкусно! К тому же, учтите, у нас все в натуральном виде, объемное. А какой воздух, обстановка, -- куда там вашему ресторану! Так что не отказывайтесь!

-- Напрасно ты, Михаил, уговариваешь, мы ведь не из робких, -- отвечает командир Булыгин. -- Знаем ваши таежные прейскуранты, умышленно сегодня не завтракали.

В палатке просторно. Пахнет жареной дичью, свежей хвоей, устилающей пол, и еще чем-то острым.

-- Откуда это у вас петрушка? Зеленая -- и так рано! -- удивляется Булыгин, пробуя уху.

-- Это уж обращайтесь к Мищенко, он у нас мичуринец. Даже тропические растения выращивает в походе, -- ответил Закусин.

-- Он наговорит -- на березе груши! -- отозвался Василий Николаевич. -Ей-богу в жизни не видел тропического дерева. В прошлом году на Саяне был, лимон в потке (*Потка -- оленья вьючная сумка) сгнил, а одно зернышко проросло, жить, значит, захотело. Дай, думаю, посажу в баночку, пусть растет. Ну и провозил лето в потке на олене, а теперь лимон дома, с четверть метра поднялся. А насчет зелени -- тут я ни при чем. От прошлого года осталось немного петрушки, вот я и бросил щепотку в ушицу. Травка хотя и сухая, но запах держит куда с добром!

Через час самолет поднялся в воздух, махнул нам на прощанье крылом и скрылся с глаз.

Вот мы и на пороге новой, давно желанной, жизни! До вечера успели поставить еще одну палатку, заготовить дров и установить рацию.

День угасал. Скрылось солнце. Отблеск вечерней зари лег на лагерь, на макушки тополей и вершины гор, но мало-помалу и этот свет исчез. Появилась звезда, потом вторая, и плотная ночь окутала лагерь.

К нам в палатку пришел Закусин. Геннадий, забившись в угол, принимал радиограммы.

-- Проводники наши прибыли? -- спросил я Закусина.

-- Тут где-то на марях живут с оленями, километрах в десяти от озера. Давно ждут вас. Вчера приезжал за продуктами Улукиткан. Мы тут с ним посидели с полчаса за чаем, и он уехал, а я все думаю: как может человек в восемьдесят лет столько хранить в своей памяти. Посуди сам, он мне рассказал подробно, как пробраться отсюда до Чагарских гольцов и к вершине Шевли. "Ты недавно тут был?" -- спросил я его. "Что ты, -- говорит он, -- однако, лет пятьдесят, больше". А рассказывал, будто. на карту смотрел. Есть же такие люди!

Я ему ничего не ответил. Не могу равнодушно слышать имя Улукиткана. Не дождусь момента, когда, наконец-то, после зимней разлуки обниму старика, услышу его кроткий голос.

Мы молча пьем чай.

-- Есть неприятное сообщение от Плоткина. -- Геннадий, отрываясь от аппарата, передает мне радиограмму, принятую из штаба.

-- Только что получили молнию от Виноградова с побережья Охотского моря: "По пути на свой участок заезжал в подразделение Королева, к Алгычанскому пику. Нашел только палатку, занесенную снегом. По всему видно, люди ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В течение двух дней искали, но безрезультатно, никаких следов нет. Необходимо срочно организовать поиски. В горах сейчас небывалый холод. Работа на пике Королевым, вероятно, закончена, видел на вершине отстроенную пирамиду. Молнируйте ваше решение. Виноградов".

Я еще и еще раз прочел радиограмму вслух и сразу вспомнил наш последний разговор с Трофимом. Он так и остался незаконченным, и Королев увез с собой тяжелые, угнетавшие его сомнения, в которых я не смог разобраться до конца. Мысли, одна за другой, метелицей закружились в голове...

-- Не может быть, чтобы заблудились. Горы не тайга, а вот настроение у него, -- Василий Николаевич не закончил фразы.

С минуту длилось молчание. Случайный ветер, ворвавшись в палатку, погасил свечу. На реке глухо треснул лед.

-- В горах все может случиться! Долго ли оборваться, а то и замерзнуть. Отправьте нас на розыски, ребята у меня надежные, -- заговорил Закусин.

Мищенко зажег свечу, и снова наступила тишина.

-- Плоткин ждет у аппарата, -- буркнул Геннадий.

-- Передай ему, пусть утром высылает за нами самолет, а тебе, Михаил, придется ехать одному на мари. Коли случилось такое несчастье, то на розыски полетим мы.

Я попросил Плоткина телеграфировать Виноградову: "Завтра вылетаю с поисковой группой на побережье, далее пойдем на оленях маршрутом Королева к Алгычанскому пику, будем искать затерявшихся в районе западного склона гольца. Вам предлагаю не дожидаться нас, завтра выходить на розыски в район восточных склонов гольца. Оставьте письмо о своем маршруте и планах. В случае удачи вышлите к нам нарочного. Поиски не прекращать до получения распоряжения".

Тревожная весть быстро облетела маленький лагерь. Все собрались в нашей палатке. В долине темно, шальной ветер рыщет по дуплам старых елей, да стонет рядом горбатый тополь.

Хотя жизнь и приучила нас ко всяким неожиданностям, случай на Алгычанском пике глубоко встревожил всех. Конечно, Трофим в любом испытании не сдастся до последнего удара сердца, и его товарищи -- люди стойкие. Они не могли стать жертвами оплошности. Но надо спешить им на помощь!

Геннадий, закончив работу, держал в руках книгу, но не читал, а о чем-то думал. Закусин беспрерывно курил. Про ужин забыли.

Наступила полночь. Лагерь уснул. Стих и ветер. Запоздалая луна осветила палатку. Меня растревожили думы, одна за другой, как во сне, мелькали картины, связанные с юношеской жизнью Трофима Королева.

...В 1931 году мы работали на юге Азербайджана. Я возвращался из Тбилиси в Мильскую степь, в свою экспедицию. На станции Евлах меня поджидал кучер Беюкши на пароконной подводе. Но в этот день уехать не удалось: где-то на железной дороге задержался наш багаж.

Солнце палило немилосердно, нигде нельзя было найти прохлады.

-- Надо пить чай! -- советовал Беюкши. -- От горячего чая бывает прохладно.

-- А если я не привык к чаю?

-- Тогда поедем ночевать за станцию, в степь, -- ответил он.

Пара изнуренных жарою лошадей протащила бричку по ухабам привокзального поселка, свернула влево Прямо в степи натянули палатку. Беюкши ушел в поселок ночевать к своим родственникам, а я расположился отдыхать.

Не помню, как долго продолжался сон, но пробудился я внезапно, встревоженный каким-то необъяснимым предчувствием, а возможно, лунным светом, проникавшим в палатку.

"Не Беюкши ли пришел?" -- мелькнуло в голове. Я приподнялся и тотчас отшатнулся от подушки: к изголовью бесшумно спускалось лезвие бритвы, разделяя на две части глухую стенку палатки. Пока я соображал, что предпринять, в образовавшееся отверстие просунулась лохматая голова, затем рука, в сжатых пальцах блеснула финка. Возле меня, кроме чернильницы, ничего не было, и я, не задумываясь, выплеснул ее содержимое в лицо бродяги.

-- Зануда... еще и плюется! -- бросил тот, отскакивая от палатки.

Через минуту в тиши лунной ночи смолкли торопливые шаги.

Уснуть я больше не мог. Малейший шорох настораживал: то слышались шаги, то топот. В действительности же возле палатки никто больше не появлялся.

Утром мы получили багаж, позавтракали в чайхане и тронулись в далекий путь. Лошади легко бежали по пыльному шоссе. Над равниной возвышались однообразные холмы. Кругом низкорослый ковыль, местами щебень. И только там, куда арыки приносят свою драгоценную влагу, виднелись полоски яркой зелени.

Проехав километров пять по шоссе, мы неожиданно увидели возле кювета группу беспризорников.

-- Стой! -- крикнул я кучеру и спрыгнул с брички.

-- Ты резал палатку? -- спросил я одного из них. Беспризорники вскочили и скучились на краю дороги, словно сросшиеся дубки. Подбежал Беюкши.

-- Где морду вымазал в чернилах, говори? -- крикнул он, и в воздухе взметнулся кнут.

-- Не смей! Убью! -- заорал старший из ребят, поднимая над головою Беюкши костыль.

Кнут, описав в воздухе дугу, повис на поднятом кнутовище. Беспризорник стоял на одной ноге, удерживая другую, больную, почти на весу. Он выпрямился, повернулся лицом ко мне и уже с пренебрежительным спокойствием добавил: