Пессимизм, напротив, приписывает миру такое устройство, что человек вечно остается неудовлетворенным и никогда не может достигнуть счастья. Только что приведенное возражение, конечно, относится и сюда. Внешний мир сам по себе не хорош и не плох, он становится таким только благодаря человеку. Человек должен был бы сам сделать себя несчастным, чтобы пессимизм был обоснован. Он должен был бы желать своего несчастия. Но ведь на удовлетворении его желания и основано как раз его счастье. Поэтому пессимизм, рассуждая последовательно, должен был бы допустить, что человек в несчастии видит свое счастье. Но тогда его воззрение опять-таки распалось бы. Одно это рассуждение уже достаточно обнаруживает ошибочность пессимизма.
Ж. Заключение 21. Познание и художественное творчество
Наша теория познания лишила познавание его -- столь часто приписываемого ему -- чисто пассивного характера и утвердила его как деятельность человеческого духа. Обыкновенно думают, что содержание науки воспринимается извне; полагают даже, что можно приписывать науке тем большую объективность, чем более дух воздерживается от какой-либо придачи со своей стороны к воспринятому материалу. Наши рассуждения показали, что истинное содержание науки есть вообще не воспринятая внешняя материя, а в духе постигнутая идея, которая нас глубже вводит в мировую жизнь, чем всякое разложение и наблюдение внешнего мира, рассматриваемого как чистый опыт. Идея есть содержание науки. В противоположность пассивно полученному восприятию наука есть, таким образом, продукт деятельности человеческого духа.
Таким путем мы приблизили познавание к художественному творчеству, которое также есть акт деятельного произведения человека. Одновременно мы пришли к необходимости разъяснить их обоюдное отношение.
Как познавательная, так и художественная деятельность покоятся на том, что человек от действительности как произведенной поднимается к ней как производящей: что он от сотворенного восходит к творчеству, от случайности к необходимости. Тогда как внешняя действительность всегда являет нам лишь нечто сотворенное творящей
природою, мы в духе поднимаемся к тому единству природы, которое является нам Творцом. Каждый предмет действительности представляет собою лишь одну из бесчисленных возможностей, таящихся в лоне творящей природы. Наш дух поднимается к созерцанию того источника, в котором содержатся все эти возможности. Наука и искусство суть те объекты, в которые человек напечатлевает все добытое этим созерцанием. В науке это совершается только в форме идеи, т. е. в непосредственно духовной среде; в искусстве же -- в чувственно или духовно воспринимаемом объекте. В науке природа является чисто идейно, как то, "что объемлет все единичное", в искусстве является объект внешнего мира, изображающий собою это объемлющее. То бесконечное, что наука ищет в конечном и пытается представить в идее, искусство запечатлевает во взятом из чувственного мира материале. Что в науке является как идея, то в искусстве есть образ. Одно и то же бесконечное есть предмет как науки, так и искусства, но только в первой оно является иначе, чем во втором. Способ изображения иной. Поэтому Гете не одобрял, когда говорили об идее прекрасного, как будто прекрасное не есть просто чувственный отблеск идеи.
Отсюда видно, как истинный художник должен непосредственно черпать из первоисточника всякого бытия, как он напечатлевает своим произведениям то необходимое, которое мы путем науки ищем идейно в природе и в духе. Наука подслушивает у природы ее закономерность; искусство делает то же самое, но только оно прививает последнюю сырому материалу. Продукт искусства есть в такой же мере природа, как продукт природы, с тем, однако, отличием, что в него уже вложена природная закономерность, какой она явилась человеческому духу. Великие произведения искусства, которые Гете видел в Италии, являлись ему непосредственным отпечатком того необходимого, которое человек находит в природе. Для него поэтому искусство есть откровение тайных законов природы.
В художественном произведении все зависит от того, насколько художнику удалось привить веществу идею. Дело не в том, что он обрабатывает, а в том, как он обрабатывает. Если в науке извне воспринятый материал должен всецело потонуть, так чтобы осталась лишь его суть, его идея, то в произведении искусства он должен остаться, но только его своеобразие, его случайность должны быть совершенно преодолены художественной обработкой. Объект должен быть совершенно высвобожден из сферы случайного и перенесен в область необходимого. В художественно-прекрасном не должно оставаться ничего, чему бы художник не запечатлел своего духа. Что должно быть побеждено тем, как оно обработано. Преодоление чувственности духом есть цель искусства и науки Последняя побеждает чувственность, превращая ее всецело в дух первое тем, что прививает ей дух. Наука смотрит сквозь чувственность на идею, искусство же видит последнюю в чувственности. Закончим наши рассуждения словами Гете, выражающими исчерпывающим образом эту истину: "Я думаю, что наукою можно назвать познание всеобщего, знание отвлеченное; искусство же есть наука примененная к делу; наука есть как бы разум, искусство же - ее механизм; поэтому его можно бы назвать также практической наукой. Таким образом, наука могла бы быть названа теоремой, а искусство - проблемой"
Примечания к новому изданию 1924 г.
"В этой литературе...". -- Настроение, стоящее за подобным суждением о характере философских сочинений и интересе, с которым эти сочинения встречают, возникло из духовного строя научных устремлений середины восьмидесятых годов прошлого века. С тех пор выступили новые явления, по отношению к которым это суждение перестает быть правомерным. Достаточно вспомнить об ослепительных светах, пролитых на обширные области жизни мыслями и ощущениями Ницше. И в боях, разыгрывавшихся и до сих пор еще продолжающих разыгрываться между материалистически мыслящими монистами и защитниками более духовного мировоззрения, живет как стремление философского мышления к наполненному жизнью содержанию, так равно и далеко идущий общий интерес к загадочным вопросам бытия. Ходы мыслей, вроде возникших из физического мировоззрения рассуждений Эйнштейна, сделались предметом почти общих разговоров и литературных обсуждений.
И тем не менее, мотивы, по которым было тогда произнесено это суждение, сохраняют свое значение и сейчас. Но сейчас его пришлось бы иначе формулировать. Так как оно появляется здесь более или менее в старой форме, то будет уместным сказать, в каком смысле оно еще продолжает сохранять свое значение. -- Миросозерцание Гете, теория познания которого должна была быть изложена в этой книжке, исходит из переживания целого человека. По отношению к этому переживанию мысленное, рассмотрение мира является только одной стороной. Из полноты человеческого бытия поднимаются словно мысленные образования на поверхность душевной жизни. Часть этих мысленных образований обнимает ответ на вопрос: Что есть человеческое познание? И ответ этот получается такой, что мы видим: человеческое бытие становится тем, к чему оно предрасположено, лишь проявляя познавательную деятельность. Душевная жизнь без познания была бы как бы человеческим организмом без головы, т. е. ее вовсе бы не было. Во внутренней жизни души вырастает содержание, которое требует восприятий извне, подобно тому, как голодающий организм требует пищи; а во внешнем мире есть содержание восприятий, которое сущность свою не несет в самом себе, а являет ее, лишь соединившись с душевным содержанием в процессе познания. Так процесс познания становится звеном в создании мирововй действительности. Человек творчески учавствует в этой мировой действительности тем, что познает. И если корень растения немыслим без завершения его задатков в плоде, то таким же образом не человек только, но и весь мир является незаконченным, если он не познан. В познании человек творит не для одного себя, но творчески учавствует вместе со всем миром в откровении действительного бытия. То, что содержание в человеке, есть лишь идейная видимость; то, что содержится в подлежащем восприятию мире, есть чувственная видимость; только познавательное взаимопроникновение обоих есть действительность.