– Выставишь себя перед легавыми курам на смех, глупышка. Если тебе это надо, иди.

Какой-то человек вышел из ворот, прошел мимо, потом вернулся. Она теребила ремень сумочки.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

Перед ней стоял невысокий, черноволосый, небрежно одетый, даже непричесанный мужчина, из рукавов черной куртки торчали голые запястья. Наверное, такой же, как она, не умеет рассказывать.

– Как они там, ничего? – спросила Мариза.

Мужчина пожал плечами:

– Смотря кто.

– Они хоть выслушают? – уточнила Мариза.

– Смотря что вы им скажете.

– Мой племянник говорит, что меня на смех поднимут.

Мужчина склонил голову набок и посмотрел на нее внимательно:

– А в чем дело?

– Да тут у нас в доме, прошлой ночью… Я беспокоюсь за детей. Если вечером у нас побывал какой-то псих, он ведь может вернуться? Как думаете?

Мариза кусала губы, ее лицо слегка порозовело.

– Видите ли, – мягко сказал мужчина, указывая на грязное здание, – здесь уголовный розыск. Тут расследуют убийства. Если кого-нибудь убивают.

– Ох, – испуганно выдохнула Мариза.

– Идите в комиссариат на авеню. В полдень там обычно меньше народу, у них будет время вас выслушать.

– Ой, нет, – Мариза покачала головой, – мне нужно к двум на работу, начальник жутко разозлится, если опоздаю. А они здесь не могут передать своим коллегам, которые с авеню? Я имею в виду, разве полицейские не везде одинаковые?

– Не совсем, – ответил мужчина. – А что случилось? Кого-то ограбили?

– Ой, нет!

– Тогда напали?

– Ой, нет.

– Все равно расскажите, так будет легче понять. И можно будет что-нибудь вам посоветовать.

– Конечно, – сказала Мариза, немного напуганная.

Опершись на капот машины, мужчина терпеливо ждал, пока Мариза соберется с мыслями.

– Это из-за черных рисунков, – объяснила она. – Вернее, там тринадцать черных рисунков на всех дверях в доме. Они меня пугают. Я всегда одна дома с детьми, вы понимаете.

– Это какие-то картины?

– Да нет. Это четверки. Цифры «четыре». Большие черные четверки, нарисованы как-то по-старинному. Я думала, может, это банда какая. Может, в полиции это знают или поймут, что это значит. А может, нет. Поль сказал, хочешь, чтоб над тобой потешались, иди.

Мужчина выпрямился и взял ее за руку.

– Пойдемте, – сказал он ей. – Сейчас мы все это запишем, и бояться больше будет нечего.

– Но может, лучше найти полицейского? – сказала Мариза.

Мужчина поглядел на нее с легким удивлением.

– Я полицейский, – сказал он. – Старший комиссар Жан-Батист Адамберг.

– Ой, – смутилась Мариза. – Извините.

– Ничего страшного. А вы за кого меня приняли?

– Да я вам и сказать не осмелюсь.

Адамберг повел ее через помещения уголовного розыска.

– Нужна помощь, комиссар? – спросил его какой-то лейтенант с темными кругами вокруг глаз, собиравшийся уйти на обед.

Адамберг легонько подтолкнул женщину к своему кабинету и посмотрел на лейтенанта, пытаясь вспомнить его имя. Он еще плохо знал всех сотрудников, которых назначили к нему в отдел, и с трудом вспоминал их имена. Члены команды быстро заметили это и каждый раз во время разговора называли себя. Может, посмеиваясь над ним, а может, искренне желая помочь, Адамберг пока не разобрался, – впрочем, его это не так уж волновало.

– Лейтенант Ноэль, – назвался мужчина. – Вам помочь?

– Молодая женщина нервничает, вот и все. Кто-то устроил в их доме идиотскую шутку, а может, графферы балуются. Ее просто нужно успокоить.

– Здесь не социальная помощь, – сказал Ноэль, резко застегивая молнию на куртке.

– Почему бы и нет, лейтенант…

– Ноэль, – договорил тот.

– Ноэль, – повторил Адамберг, пытаясь запомнить его лицо.

Квадратная голова, бледная кожа, светлый ежик волос, уши торчат, Ноэль. Усталый, высокомерный, возможно, жестокий – Ноэль. Уши, жестокость – Ноэль.

– Поговорим об этом позже, лейтенант Ноэль, – сказал Адамберг. – Она торопится.

– Если нужно успокоить мадам, – вмешался тут другой сотрудник, имени которого Адамберг тоже не помнил, – я готов. Мой инструмент при мне, – добавил он, держась руками за ремень своих брюк.

Адамберг медленно обернулся.

– Бригадир Фавр, – представился говоривший.

– Здесь, – спокойно сказал Адамберг, – вам предстоит сделать некоторые открытия, которые, возможно, вас удивят, бригадир Фавр. Здесь женщина это не шар с дырой, и если для вас это новость, попробуйте присмотреться повнимательней. Снизу вы увидите ноги, а сверху грудь и голову. Постарайтесь поразмыслить над этим, Фавр, если у вас есть чем.

Адамберг направился к своему кабинету, стараясь запомнить лицо бригадира. Толстые щеки, крупный нос, густые брови, идиотский вид – Фавр. Нос, брови, женщины – Фавр.

– Расскажите по порядку, – сказал он, прислоняясь спиной к стене кабинета, напротив женщины, присевшей на краешек стула. – У вас дети, мужа нет, где вы живете?

Чтобы успокоить Маризу, Адамберг нацарапал в блокноте ее фамилию и адрес.

– Эти четверки были нарисованы на дверях, так вы сказали? Это было сделано за одну ночь?

– Да. Вчера утром они были на всех дверях. Вот такие большие четверки, – сказала она, разведя руки примерно на шестьдесят сантиметров.

– И никакой подписи или росчерка не было?

– Ой, было! Внизу две буквы поменьше нарисованы ТС. Нет. СТ.

Адамберг записал.

– Тоже черной краской?

– Да.

– Больше ничего? На стенах дома? На лестничной клетке?

– Только на дверях. Черной краской.

– А эта цифра, может, она как-то по-особому нарисована? Как какая-нибудь эмблема?

– Ой, да! Я могу нарисовать, у меня получится.

Адамберг протянул ей блокнот, и Мариза нарисовала большую толстую закрытую типографскую четверку с основанием, расширенным, как у мальтийского креста, и двумя поперечными палочками на конце.

– Вот, – сказала Мариза.

– Вы нарисовали ее наоборот, – мягко заметил Адамберг, забирая блокнот.

– Так она и есть наоборот! Она нарисована наоборот, толстая ножка и две палочки на конце. Вы знаете, что это? Может, это знак каких-нибудь грабителей? СТ? Или что?

– Грабители стараются оставлять как можно меньше следов на дверях. Что вас так пугает?

– Наверное, это мне напоминает сказку про Али-Бабу. Там убийца рисовал на дверях большие кресты.

– В этой сказке он пометил только одну дверь. А потом уже жена Али-Бабы нарисовала такие кресты на других дверях, чтобы его запутать, если я не ошибаюсь.

– Да, правда, – сказала Мариза, успокаиваясь.

– Это граффити, – сказал Адамберг, провожая ее к двери. – Наверно, мальчишки балуются.

– Я никогда не видела у нас таких четверок, – тихо сказала Мариза. – И не видела, чтобы граффити рисовали на дверях квартир. Потому что ведь граффити рисуют, чтобы их все видели, разве нет?

– Всякое бывает. Вымойте свою дверь и забудьте об этом.

После ухода Маризы Адамберг вырвал из блокнота листы и бросил их в корзину. Потом опять прислонился спиной к стене, обдумывая, как промыть мозги типам вроде Фавра. Работа не из легких, болезнь глубоко запущена, а больной о ней и не подозревает. Остается только надеяться, что не все в отделе такие, как Фавр. Тем более что среди них четыре женщины.

Как всегда, погрузившись в размышления, Адамберг забыл обо всем и полностью ушел в себя. Через десять минут, слегка вздрогнув, он очнулся, нашел в ящике список своих двадцати семи подчиненных и постарался, читая список вполголоса, запомнить их имена, не считая Данглара. Потом записал на полях: «уши, жестокость, Ноэль» и «нос, брови, женщины, Фавр».

Он снова вышел на улицу, чтобы выпить кофе, чего не успел сделать из-за встречи с Маризой. Кофейный автомат еще не привезли, и разносчики еды тоже не появлялись, коллеги сражались за три стула и бумагу, электрики монтировали розетки для компьютеров, а на окнах только-только стали появляться решетки. Нет решеток – и нет преступлений. Убийцы подождут, пока закончится ремонт. А пока можно гулять по улице и успокаивать расстроенных женщин. А еще думать о Камилле, которую он не видел больше двух месяцев. Если он не ошибается, она должна вернуться завтра или послезавтра, он уже точно не помнил.