«Итак, расположение с той и другой стороны имело вышеуказанный вид; однако никто не двигался вперед с целью битвы, но с той и другой стороны оба (морские) лагеря, сплотившись, стояли неподвижно. Когда прошло уже много дня, тогда император, подав знак двум из больших кораблей, приказал понемногу двигаться вперед против варварских лодий. Когда они ровно и стройно вышли вперед, то сверху копьеносцы и камнеметатели подняли военный крик, а метатели огня построились в порядке, удобном для бросания его: тогда большая часть из неприятельских лодок, высланных (на встречу), быстро гребя устремилась на наши корабли, а потом разделившись, окружив и (как бы) опоясав каждую из отдельных триир, старались пробить их снизу балками (κοντοῖς), а другие (то есть, Греки), бросали сверху каменьями и веслами. Когда же против них (то есть, Русских) огонь начал быть метаем, и в глазах их потемнело, то одни из них стали кидаться в море, как бы желая проплыть к своим, а другие совсем не знали, что делать, и в отчаянии отказались от всякого средства (к спасению). Затем подан был второй сигнал, и уже большее число триер двинулось вверх, за ними другие корабли, или следуя сзади, или плывя рядом; наша сторона уж ободрилась, а противная (неподвижно) стояла, пораженная страхом. Когда же, разрезая воду, триеры очутились подле самых неприятельских лодок, то связь их (последних) была разорвана, и строй /92/ рушился, и одни из них осмелились остаться на месте, а большая часть повернули назад. Между тем солнце, уже высоко поднявшись над горизонтом, внезапно стянуло к себе облако снизу и изменило погоду; сильный ветер двинулся с востока на запад; взмутив море вихрем, он устремил волны на варвара и потопил одни из его лодок тут же, так как море поднялось в средину им (?), а другие загнав далеко в море, разбросал по скалам и утесистым берегам; одни из них [307] были настигнуты триерами, которые и предали их пучине со всем экипажем, а другие, будучи рассечены пополам военными людьми на них, были вытянуты на ближайшие берега. Произошло большое избиение варваров, и море было окрашено по истине убийственным потоком, как бы идущим сверху из рек».

К этому рассказу Пселла мы должны прибавить следующие замечания. То, что Василий II держал Русских в страхе, это может иметь некоторое фактическое основание в событиях 988 года. И другой Византиец употребляет подобное выражение: «Варда склонился под жезлом властителя; его трепетали Грузины и страшились Тавроскифы» (ἔϕριξαν τοῦτον "Ιβηρες, ἔπτηξαν Ταυροσκύθαι, Manasses, Compendium chron. p. 253, v. 5967). Но едва ли Пселл хорошо знал то, что делалось, и особенно что замышлялось на берегах Днепра; его известия о постоянном враждебном настроении Русских, о неоднократных их сборах к походу на Константинополь возбуждают недоумение и сомнение. Другое говорит Кедрин или, что то же, Иоанн Фракисийский. По его словам, Русские находились до июня 1043 года в совершенно мирных отношениях к Византийцам; обе стороны безбоязненно вели между собой торговлю, вступали в торговые сделки. [84] Самый повод к войне возник «среди скифских купцов», находившихся в Константинополе и поссорившихся с местными Греками; при столкновении, обратившемся в рукопашную схватку, был убит один важный Скиф, то есть, Русский. Владимир Ярославич, которого Кедрин считает повелителем Русских, отличаясь раздражительным характером, тотчас же стал собираться в поход. Во всяком случае — каковы бы ни были отношения между русскими [308] князьями, родственниками Василия II и Константина VIII, и византийскими императорами, мужьями Зои, не всегда к ней почтительными, — эти отношения не мешали Византийским государям держать при себе большой союзный русский корпус. Как бы ни мало развито было национальное сознание и представление о народном или государственном единстве в те /93/ времена среди Русских, все-таки, по-видимому, нельзя было вверять ни безопасности императора, ни охранения империи единоплеменникам враждебного народа. Когда Русские действительно стали грозить нашествием, то, по свидетельству Кедрина (р. 552), византийское правительство нашло необходимым удалить из столицы, как русских купцов, так и русских военных людей: «Скифы, находящиеся в столице в виде союзников, были рассеяны в провинциях» — καὶ τοὺς μὲν ένδημουντας τῇ βασιλίδι ἐμπόρους τῶν Σκυθῶν, ἔτι δὲ καὶ τοὺς κατὰ συμμαχίαν παρόντας διασκορπίσας ἐν τοῖς θέμασι. Это было сделано для того, чтоб уничтожить возможность какого-либо покушения или движения изнутри (ἵνα μὴ καὶ ἀπὸ τῶν ἔνδον ἐπιβουλή τις ἀνεγερθῆ: Cedren. II, 552). Кроме указания на присутствие русских союзников, русского союзного корпуса в Византии, для нас важна еще одна черта, отмеченная Кедриным-Скилицей (р. 551). В Константинополе знали, что Русские шли не одни, что и они имели много союзников, и что этими союзниками были народы, обитающие на северных островах океана: προσεταιρισάμενος δὲ καὶ συμααχικόν οὐκ ὀλίγον ἀπὸ τῶν κατοἱκουντων ἐν ταῖς προσαρκτίοις τοῦ Ὠκεανοῦ νήσοις ἐθνῶν. Нет никакой причины сомневаться, что здесь разумеются жители Скандинавии и Исландии, которых Греки, а по следам их — и Византийцы, одинаково считали за островитян. Следовательно, Византийцы умели отличать Русских от Нордманнов и в случае нужды не затруднялись найти соответствующие слова и выражения для обозначения последних. Сумели бы они указать и на скандинавский характер варяжского корпуса, если б этого требовало самое существо дела.

Отсылая для дальнейших подробностей и для сличения новых данных Пселла с прежде известными к статье А. А. Куника об этом походе, напечатанной в одном из академических изданий, мы теперь можем идти далее. [309]

Непосредственно за рассказом о нашествии Русских на Константинополь следует у Пселла повествование о новом восстании против Константина Мономаха, виновником которого был родовитый магнат, Лев Торникий, по своему происхождению армянин, но по месту своего жительства — богатый Адрианопольский землевладелец: здесь, среди Македонян, то есть, Греков, он имел наибольшее число приверженцев и свою главную опору. По другим источникам мы имеем возможность точно определить хронологические границы события, что для наших дальнейших соображений окажется очень полезным. Начало /94/ восстания относится к концу сентября 1047 года, а его печальная, трагическая для соучастников развязка — к последним числам декабря того же года (Attaliot. pp. 22. 29 в конце).

Торникий подошел к Константинополю, и положение Мономаха было тем опаснее, что он мог рассчитывать только на крепость городских стен да на сомнительную преданность непостоянного Цареградского населения. Военных сил почти совсем не было у него под рукою. Факт этот, указанный прямо всеми источниками, очень естественно может быть поставлен в связь с известным нам удалением из столицы и рассеянием русского или, что то же, варяжского корпуса. Само собою разумеется, что связь эта может быть признаваема настолько, насколько беззащитность Константинополя зависела от отсутствия чужеземных сил, помимо местных, имперских. Но послушаем, что говорит Пселл (р. 153):

«Не было собрано ни собственного войска, ни союзного, исключая небольшой части наемников, которая обыкновенно следует (позади) при императорских (церемониальных) выходах. А что касается войска, находившегося на востоке, то отдельные части его даже не были собраны в каком-нибудь одном лагере, так чтобы могли по данному сигналу скоро собраться и подать помощь императору, находящемуся в опасности, но они отправились в поход в самую глубину Иверии, отражая нашествие одного варвара».

οὔτε γὰρ οἱκεῖον στράτευμα, οὔτε συμμαχικὸν αὐτοῦ που συνείλκετο, εἰ μή τις ὀλίγη μερῖς ξενική, ὁπόση τις εἴωθεν ἐϕέπεσθαι ταῖς [310] βασιλείοις πομπαῖς. ὁ γέ τοι τῆς ἑῴας στρατὸς — ἐς τὰ βαθύτερα τῆς Ἰβηρίας ἐστρατοπεδεύκεισαν…

Пселл рассказывает о том же самом возмущении Торникия и в похвальном слове патриарху Михаилу Кируларию (Sathas, Bibliotheca graeca, t. IV, 346). Бунтовщик поощрялся в своей дерзости двумя соображениями: он расчитывал на многочисленность собственного войска и знал, что у императора нет никакой армии, которую он мог бы ему противопоставить. Только стены спасли нас в своей ограде от всесовершенного пленения. У императора, содержимого в осаде, осталась только небольшая часть целого строя: Χαταλέλειπτο γὰρ βραχεῖα μερὶς τοῦ ὅλου συντάγματος. Мы привели этот отрывок для оправдания своего перевода, для доказательства его точности. Слова μερίς ξενικὴ не обозначают здесь самостоятельного рода войска, /95/ но именно часть союзного корпуса. Мы, впрочем, уже ранее видели, что Пселл слова «союзники, союзный корпус» (συμμαχικόν) и «наемники, наемная сила» употребляет совершенно синонимически. Так, русский союзный отряд назван у него «наемной силой» при первом известии об его прибытии в Византию (988 г., см. гл. III). Так, император Роман, собрав наемные силы, нагрянул на врагов с громадой своих и союзников (см. гл. IV). Так, в истории низвержения Калафата у императора не было союзной силы, потому что наемники были ему неверны (гл. VII). Отсюда следует, что та часть наемников, которая сопровождала императора при церемониях, то есть, Варяги в тесном смысле, составляла только часть союзников, союзного корпуса, Варягов в обширном смысле. А до сих пор союзный корпус составляли исключительно Русские, как это было прямо сказано у Пселла: «союзники и наемники, я разумею Тавроскифов» (гл. VII).