К концу 1031 года Греки овладели Эдессой, городом при Евфрате, которым был прославлен нерукотворным образом Спасителя. Правитель греческой приевфратской области, Георгий Маниак (его местопребыванием был город Самосата), призванный одним из местных эмиров, вошел в Эдесскую крепость с небольшим отрядом в 400 человек. В этом числе был какой-то слуга, приближенный Маниака, по имени Рузарн (Rouzar'n), отправленный послом к эмиру Харранскому (Harran, Carrae, на юг от Эдессы). Рузарн, имя которого [даже в таком виде, в каком оно теперь читается] сильно говорит за его принадлежность к Рузам, был вооружен совершенно так, как были вооружены Русские, сражавшиеся при Святославе против Греков, как после всегда является вооруженной варяжская дружина: именно, он был вооружен топором или секирою: Un serviteur de Maniaces, nomme Rouzar'n, lequel etait venu a lui (то есть, эмиру Харрана) en qualité de messager… D'un coup de sa hache d'armes, il l'atteignit a l'épaule (Chronique de Matthieu d'Edesse, trad, par E. Dulaurier, Paris 1858, p. 49). [32]

В 1033 году Роман Аргиропул еще раз отправил в Сирию главного начальника своих иностранных легионов, великого этериарха Феоктиста, и опять с громадной силой (Cedren. II, 502). Дело шло теперь о завладении Триполиcом, эмир которого, теснимый Египетским султаном, передался на сторону Греков. В тоже самое время Сарацин Алим, в руках которого находилась важная, по своему положению, крепость Пергри [215] (теперь Баргири) на самой армянской границе, [33] добровольно сдал ее Хрисилию, Болгарину, занимавшему высокое место при Константинопольском дворе. Алим желал, чтобы сын его, в награду за расположение отца, был возведен в сан патриция. Но в Константинополе приняли юного Сарацина довольно холодно; возвратившись с негодованием на родину, он уговорил своего отца отнять у Греков обратно уступленную им крепость. Алим, при помощи соседних сарацинских эмиров, действительно привел в исполнение желание и совет своего сына; при неожиданном нападении его на крепость было убито 600 человек. Виновен был в потере крепости и людей прежде всего беcпечный Болгарин, в ней начальствовавший. Вместо него был отправлен патриций Никита Пигонит, которому пришлось брать Пергри уже трудною и продолжительной осадой.

Какие же силы привел с собою патриций Никита, и кто были осаждающие?

У Кедрина (II, 503) прямо сказано, что-то были Русские и прочая греческая сила. Таким образом, Русские стоят на первом плане: ἀλλὰ μετὰ μικρὸν ὁ πατρίκιος Νικήτας ὁ Πηγονίτης άρχειν ἐκεῖσε πεμϕθεὶς καὶ ἐπιμόνῳ χρησάμενος πολιορκίᾳ μετά ῾Ρὼς καὶ λοιπῆς ἄλλης 'Ρωμαϊκῆς δυνάμεως, τό τε ϕρούριον κατὰ κράτος εἶλε πολιορκία καὶ τὸν Άλεὶμ συν τῷ υἱῷ ἀπέκτεινε.

Это прямое упоминание о Русских подкрепляет все косвенные указания на их присутствие в Азии около 1031–1033 годов, приведенные нами выше. Взятие крепости Пергри Русскими должно относиться к осени 1033 года. Непосредственно затем Кедрин обращается от провинциальных азиатских происшествий к западным — столичным и дворцовым; из ряда его хронологических отметок совершенно ясно, что он [216] прервал свой рассказ ради важных событий в Константинополе: разумеются болезнь и потом смерть Романа III (12-го /139/ апреля 1034 года). Доведя этот главный отдел до необходимой и естественной грани, до смерти императора, Кедрин снова обращается к оставленным на время в стороне делам восточным. Таким образом, первая отметка, относящаяся к Азии, будет непосредственно примыкать к истории взятия Пергри Русскими.

Какая ж это будет отметка?

«В это время случилось и другое событие, достойное памяти. Один из Варангов, рассеянн ых в теме Фракисийской для зимовки, встретив в пустынном месте туземную женщину, сделал покушение на ее целомудрие. He успев склонить ее убеждением, он прибег к насилию; но женщина, выхватив (из ножен) меч этого человека, поразила варвара в сердце и убила его на месте. Когда ее поступок сделался известным в окружности, Варанги, собравшись вместе, воздали честь этой женщине (буквально: «увенчали ее»), отдав ей и все имущество насильника, а его бросили без погребения, согласно с законом о самоубийцах» (Cedren. II, 508 sq.: τῶν εἰς παραχειμασίαν ἐν τῷ δέματι τῶν Θρᾳκησιων διεσπαρμένων Βαράγ-γων — βίαν ἤδη ἐπῆγεν, ἡ δὲ τὸν ἀκινάκην σπασαμένη τἀνδρός — ἀναιρεῖ, τοῦ δὲ ἔργου διαδοθέντος ἐν τῇ περιχώρῳ συναθροισθέντες οἱ Βάραγγοι τήν τε γυναῖκα στεϕανοῦσι и т. д.).

В этом рассказе мы должны отметить, прежде всего, ту черту, что Варанги, зимующие в округе Фракисийском, являются здесь, очевидно, обыкновенными военными людьми, а не царской дружиной, не императорскими телохранителями (лейб-гвардией). Согласно с этим, по крайней мере, тот Варяг, который был первым виновником появления имени на страницах истории, не имеет, по-видимому, характеристического вооружения придворных императорских Варягов — топора или секиры, хотя, конечно, меч (ἀκινάκης) нисколько не мешал носить и секиру. [34] Если бы то были императорские [217] телохранители, то они были бы в Цареграде, а не в Малой Азии, и не были бы рассеяны на зимовьях. Но если здесь Варанги еще не суть дружина телохранителей, то и вообще Варанги не были исключительно такой дружиной. Привычное представление Варангов исключительно в виде императорской лейб-гвардии /140/ совершенно ложно. Это есть одно из многих недоразумений, скопившихся около варяжского вопроса. На самом деле Варанги, прежде всего, суть наемники или союзники, или другими словами: союзный наемный корпус, συμμαχικόν или ξενικόν, и потом уже избранный (из среды такого корпуса) отряд телохранителей, приближенная дружина императорская. Это с совершенною ясностью обнаруживается, например, в рассказе Иоанна Фракисийского о возмущении Варангов в царствование Никифора Вотаниата (Scylitz., p. 737). Здесь являются: а) дворцовые Варанги и b) соплеменные им «внешние Варанги». У Пселла (стр. 153) первого рода Варанги обозначаются следующего рода перифразом: «та часть наемническая, которая обыкновенно принимает участие в царских выходах»; она противополагается союзному корпусу, именно как часть целому (οὔτε συμμαχικόν αὐτου που συνείλκετο, εἰ μή τις ὀλίγη μερὶς ξενικὴ, ὁπόση τις εἴωθεν ἐϕέπεσθαι ταῖς βασιλικαῖς πομπαῖς). Да иначе нельзя и представлять себе эти отношения, когда мы знаем, что Варанги считались не сотнями, а тысячами. Итак, нужно думать, что под Варангами 1034 года разумеется просто союзный наемный корпус, который незадолго перед тем действовал в Азии. А мы имеем все основания предполагать, что этот корпус состоял главным образом из Русских.

Находить в вышеприведенном рассказе какие-либо внутренние признаки, характеризующие ту или другую народность, мы считаем не только совершенно излишним, но и весьма рискованным делом. Лучший из современных византинистов (недавнюю смерть которого нужно считать величайшей потерей для современной византийской науки), Гопф, сделал несомненную ошибку, вздумав отыскивать в поведении Варангов указание на высокую нравственность германского племени: «Что ядро варяжской лейб-гвардии было германское», говорит он, — «это не подлежит сомнению; даже нравы [218] Варягов указывают на это». За германским уважением к женской чести является на сцену и Deutsche Treue: «Германцы своею верностью (ob ihrer Treue) были тогда столько же знамениты, как после Швейцарцы; они были лучшей, даже единственной опорой колеблющейся империи Ромейской» (Geschichte Griechenland's im Mittelalter в Энциклопедии Эрша и Грубера, т. 85, стр. 149). Маленькое, но совершенно излишнее патриотическое увлечение. Что касается до германской верности, то византийская история никак не может служить ее доказательством. /141/ Напротив того, по мнению Византийцев XI века, предателей всего скорее можно было найти именно среди Немцев, которые также были на службе византийской, но отличались от Варягов, между прочим, своей продажностью (См. Anna Comn. p. 62 C.ed. Paris, и главу XII нашего исследования). Факты подтверждали это воззрение.