С начала девятисотых годов до Октябрьской револю­ции в Москве существовал Литературно-художественный кружок — клуб, объединявший в себе все сливки литера­турно-художественной Москвы. Членами клуба были Ста­ниславский, Ермолова, Шаляпин, Собинов, Южин, Лен­ский, Серов, Коровин, Васнецов, все выдающиеся писа­тели и ученые, журналисты и политические деятели (пре­имущественно кадетского направления). Это были дей­ствительные члены. Кроме того, были члены-соревновате­ли, — без литературно-художественного стажа: банкиры, фабриканты, адвокаты и почему-то очень много зубных врачей. Эти члены права голоса на общих собраниях не имели. В чем они могли в Кружке «соревноваться» — не­известно. А чем они были полезны Кружку, будет видно из последующего.

Ежегодный членский взнос действительных членов был — 15 рублей, членов-соревнователей — 25. Формаль­но говоря, эти членские взносы были единственным дохо­дом Кружка; в год это составляло не больше десяти ты­сяч рублей. Между тем Кружок занимал огромное рос­кошное помещение на Большой Дмитровке в доме Востряковых, № 15 (где впоследствии помещался Московский Комитет ВКП(б), а теперь — Верховная прокуратура СССР). За одно это помещение Кружок платил сорок тысяч в год, ежегодно ассигновывал по 5-6 тысяч на по­полнение библиотеки и столько же — на приобретение художественных произведений, оказывал материальную помощь нуждающимся писателям и художникам. Библио­тека была великолепная, стены Кружка были увешаны картинами первоклассных художников; особенно много было портретов: знаменитый серовский портрет Ермоло­вой, Лев Толстой — Репина, Южин и Ленский — Серова, Шаляпин — Головина, Чехов — Ульянова, Брюсов — Малютина и др. Думаю, не ошибусь, если скажу, что действительный ежегодный бюджет Кружка был 150-200 тысяч рублей. Откуда же получались эти деньги?

В верхнем этаже был большой, с невысоким потолком зал, уставленный круглыми столами с зеленым сукном. Настоящею жизнью этот зал начинал жить с одиннадца­ти-двенадцати часов ночи. Тут играли в «железку». Были столы «золотые», где наименьшею ставкою был золотой. Выигрывались и проигрывались тысячи и десятки тысяч. Втягивались в игру и развращались все новые и новые люди. Ходит вокруг столов какой-нибудь почтенный про­фессор или молодой писатель, с ироническою усмешкою наблюдает играющих; балуясь, «примажется» к чьей-нибудь ставке, поставит золотой десятирублевик, выиграет (к начинающим судьба обыкновенно бывает очень ми­лостивой), возвращается к ужинающим в столовой при­ятелям и говорит, посмеиваясь:

— Вот, заработал себе на ужин!

Глядишь, — через год-другой он уже не выходит из верхнего зала, уже не примазывается, а занимает место за столом и играет все ночи напролет. Вот тут-то и «сорев­новались» члены-соревнователи, вот для этой-то цели они и выбирались.

Приходилось тут наблюдать очень странные типы. Ак­куратно после театра являлся сюда артист Малого театра К. Н. Рыбаков — великолепный актер, сын знаменитого Н. X. Рыбакова. Высокий, плотный, очень молчаливый. Пристраивался около стола, где шла самая крупная игра, и — смотрел. В игре никогда не участвовал. Но смотрел очень внимательно, не отрываясь. Сюда же спрашивал себе ужинать и ел за приставленным маленьким столи­ком, продолжая следить за игрой. Молчит. По тонким бритым губам пробегает чуть заметная усмешка. Проси­живал аккуратно до шести часов утра, — крайний срок, до которого разрешалась игра, — и уходил последним. И — никогда не играл. Меня очень он интересовал. В чем де­ло? Знающие люди мне объяснили. Так бывает с ярыми игроками, бросившими играть. Когда-то Рыбаков жесто­ко проигрался, дал себе слово не играть. И вот мысленно переживал все перипетии чужой игры, находя в этом своеобразное наслаждение.

Много видов видал этот верхний зал Кружка, о мно­гих острых событиях могли бы рассказать его стены. Вот одно из таких событий, о котором долго говорили в Кружке.

Поздняя ночь. В накуренном верхнем зале ярко го­рит электричество. Вокруг одного из «золотых» столов — густое кольцо зрителей. Все взволнованно следят за иг­рой. Мечет банк знаменитый артист Малого театра князь А. И. Сумбатов-Южин. Лицо его спокойно и бесстрастно. Вокруг стола в волнении расхаживает уже мною упомя­нутый артист К. Н. Рыбаков (он тогда еще играл). По­глядывает на стол, хватается за голову и говорит про себя:

— Нет, он положительно — сумасшедший! Он — с-у-м-а-с-ш-е-д-ш-и-й!

Рыбаков половинною долею вошел в банк, заложен­ный Южиным. Девять раз Южин выиграл, в банке два­дцать пять тысяч. Но Южин продолжает метать.

— Даю карту!

Выигрывает в десятый раз. В банке пятьдесят тысяч. Рыбаков требует кончить. Но Южин как будто не слы­шит и опять:

— Даю карту!

Проигрыш почти уже верный. Присутствующие ставят последние деньги в расчете на выигрыш, глаза горят, ли­ца бледны, руки дрожат. Только руки Южина спокойны, и лицо по-прежнему бесстрастно.

Выигрыш — в одиннадцатый раз! В банке сто тысяч. И опять спокойный голос:

— Даю карту!

Общее молчание. И денег таких ни у кого уже нет, да если бы и были, так не пойдут, — всех охватил тот ми­стический ужас перед удачей, который знаком только иг­рокам.

Южин повторяет:

— Даю карту!

По губам его пробегает заметная озорная улыбка. Рыбаков оживает: желающих нет. Вдруг тихий старче­ский голос:

— Позвольте карточку! По банку!

Табачный фабрикант-миллионер Бостанжогло. Золо­тым пером пишет чек на сто тысяч рублей и кладет на стол.

Южин мечет. Открывают карты. У Южина пять оч­ков, у Бостанжогло — победоносная девятка. Банк сор­ван.

Рыбаков схватился за голову и тяжело упал в кресло. А князь Сумбатов-Южин барственным жестом провел ру­кою по лбу и спокойно-небрежным голосом сказал:

— Ну, а теперь пойдем пить красное вино!

Этот-то верхний зал и служил главным источником дохода Кружка. Официально игра должна была кончать­ся в двенадцать часов ночи. За каждые лишние полчаса играющий платил штраф, увеличивавшийся в очень зна­чительной прогрессии. Окончательно игра прекращалась в шесть часов утра. Досидевший до этого часа платил штрафу тридцать два рубля. Вполне понятно: человеку, выигравшему за ночь сотни и тысячи, ничего не стоило заплатить эти тридцать два рубля; человек, проигравший сотни и тысячи, легко шел на штраф в надежде оты­граться.

Отсюда и шли в кассу Кружка основные его доходы. Так было везде, на такие доходы жили все сколько-ни­будь крупные клубы. Часто против такого положения дел в Кружке раздавались протестующие голоса, говорили, что стыдно клуб сливок московской интеллигенции пре­вращать в игорный притон и жить доходами с него. На это с улыбкой возражали: в таком случае нужно будет либо членские взносы повысить в двадцать-тридцать раз, либо нанять квартирку по сто рублей в месяц, обходиться двумя-тремя служащими, держать буфет только с вод­кой, пивом и бутербродами, выписывать в читальню пять-шесть газет и журналов. В такой клуб никто не пойдет.

И вот: анфилада больших залов с блестящим парке­том, уютной мягкой мебелью и дорогими картинами по сте­нам, многочисленные вежливые официанты в зеленых фраках с золотыми пуговицами, огромный тихий читаль­ный зал с мягкими креслами и турецкими диванами, с электрическими лампами под зелеными абажурами, дер­жащими в тени потолок; на столах — всевозможные рус­ские и заграничные газеты и журналы; чудесная библи­отека с редчайшими дорогими изданиями. Прекрасный буфет, недорогой и изысканный стол, тончайшие вина. Очень удобно было наблюдать до того мне совсем не зна­комую жизнь старорежимного клуба и широкие круги сливок московской интеллигенции.

В помещении Кружка заседали многочисленные ли­тературные и художественные общества: Общество де­ятелей периодической печати и литературы, литератур­ный кружок «Среда», Общество свободной эстетики и др. Устраивались банкеты и юбилейные торжества. В боль­шом зрительном зале по пятницам происходили исполни­тельные собрания — выступали лучшие артисты и певцы, члены Кружка и приезжие знаменитости. По вторникам читались доклады на литературные, художественные, фи­лософские и политические темы. Диспуты часто прини­мали очень интересный и острый характер.