Они вошли в свою комнату, осмотрелись, словно были здесь впервые. Обнявшись, долго стояли, не двигаясь.

— Будь хозяином, — тряхнув головой, сказала Лариса, — письменный стол дарю тебе.

Походив вокруг стола, Олег сел читать. Он чувствовал, что выглядит здесь посторонним человеком — посидит, почитает и уйдет. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, Олег снял галстук и повесил его на спинку стула. И удивительно — галстук здесь выглядел чужим. Лариса убрала его в шкаф.

Ей было чуть жаль себя. Вспоминалось, что не удалось испытать стыдливой девичьей радости от того, что любимый стал мужем, а она — женщиной.

— Хорошо, — задумчиво и уверенно сказала она. — Посмотри мне в глаза. Сейчас у нас с тобой, понимаешь, у нас с тобой своя семья. Нам будет нелегко, и давай не будем считать наши трудности несчастьями.

Олег сразу оживился, прошелся по комнате и проговорил:

— Я не боюсь никаких трудностей, никаких несчастий. Вот увидишь. Пора браться за ум. Довольно писать скороспелые очеркишки, надо работать по-настоящему. Сил у меня до черта, талантом бог вроде бы не обидел.

Потом они затеяли возню, долго дурачились, часа в два ночи надумали сходить за водой. Олегу пришлось одеть старое пальто Александры Яковлевны, и всю дорогу они хохотали.

…Проснулась Лариса рано, но не сразу встала. На душе было непривычно легко, и вставать не хотелось. Она приподнялась на локте и смотрела в лицо безмятежно спавшего Олега.

Александра Яковлевна была уже на кухне — известно, что в первое время тещи очень заботливы к зятьям.

— Привыкай вставать пораньше, — весело посоветовала она дочери, — мужья это любят.

Она нашла предлог, чтобы не завтракать вместе с молодыми, и ушла на работу раньше обычного.

До редакции Олег с Ларисой отправились пешком, чтобы перебороть волнение, которое охватывало их, едва они вспомнили, что скоро придется сообщить о своей новости товарищам по работе.

Но все неизвестно почему догадались сами и, едва молодые появились в редакции, с внимательным любопытством оглядели их. Словно в ответ на немой вопрос, Олег взял Ларису под руку и сказал:

— Можете поздравить.

— Поздравляю, — мрачно проговорила Маро, чмокнула Ларису в щеку. — Олег Филиппович, к редактору.

— Начинается, — со вздохом произнес Олег.

Лариса проводила его тревожным взглядом. Николай протянул ей номер «Комсомольской правды». Она взглянула на подчеркнутый заголовок «Досужие вымыслы», увидела фамилию Олега, но читать не стала, вернула газету Николаю и вышла в коридор.

Из приемной выбежал Олег.

— Можешь поздравить! Уволен с работы.

У Ларисы от неожиданности на лице появилась нервная улыбка.

— Копытов сочиняет приказ, — Олег говорил твердо, но суетливые движения выдавали его растерянность. — Сначала выговор, потом — за дверь. Вот тебе и свадьба.

Лариса стояла, кусая кончик воротничка. В глазах ее мелькнуло возмущение, и она открыла дверь в приемную.

— Это несправедливо, Сергей Иванович! — крикнула Лариса, вбегая в кабинет редактора. — Вы не имеете права снимать Вишнякова с работы! Нельзя же за первую ошибку…

— Можно, — сумрачно остановил Копытов, — всех нас могут снять. В любой момент. Мы к месту не приколочены.

— Сергей Иванович! — Лариса сама смутилась своей отчаянности. — Но мы поженились…

— Поздравляю, — растерянно пробормотал Копытов. — Тогда… Я вам, значит, праздник испортил? Это другой вопрос… Ну, поздравляю, в общем. Нехорошо получилось. Я ведь понимаю, сам когда-то… Иди к своему мужу и скажи, что остается, черт, извините за выражение, с ним… Я уж все на себя возьму. Не привыкать… — Ладно, ладно! — Копытов замахал руками, увидев на глазах Ларисы слезы. — Иди, иди!

Лариса выбежала в коридор, вытерла глаза и пропела на ухо Олегу:

— Нам не страшен серый волк.

Олег сверху вниз посмотрел на нее и спросил брезгливо:

— Ты просила за меня? А я на поклон не пойду, я считаю себя уволенным.

— К чему этот петушиный задор? — строго перебила Лариса. — Просто Сергей Иванович чуткий и отзывчивый человек… Короче говоря, сегодня выдадут гонорар, надо подсчитать деньги, гостей, вино и прочее.

В обеденный перерыв к ней заглянул Валентин. У него было опухшее, хмурое лицо, галстук завязан наспех, небрежно. Словно извиняясь за свой вид, он проговорил:

— Даже информации Копытов переписал. Ни одного моего слова, кажется, не оставил… Ночь почти не спал, философствовал сам с собой. Доказывал, что если бы работа клеилась, плюнул бы на все остальное.

— А что?

Валентин провел рукой по небритой щеке и ответил невесело:

— Неприкаянный я ни к кому и ни к чему. Даже бриться не хочется. Кому это надо?

— Если ты привык бриться для кого-нибудь, брейся для меня, — Лариса помолчала. — Нравятся мне непутевые люди.

Она старалась скрыть волнение, приказала себе не вспоминать о предстоящем совещании у редактора, на котором должны были обсудить выступление «Комсомольской правды».

— Олег нравится тебе? — спросила она.

— А что?

— Не нравится?

— Я еще не ответил.

— Значит, не нравится. Жаль. А мне он нравится.

По лицу Валентина было заметно, что он не понял, шутит она или говорит серьезно. Когда Валентин ушел, Лариса в который раз подумала о том, что только она одна верит в Олега. Где-то далеко в глубине его души она видит хорошее, нетронутое, чистое.

Совещание у Копытова прошло довольно быстро. Словно для того, чтобы помучать Ларису, редактор неторопливо, громко прочитал обзор «Комсомольской правды», в котором были описаны все неточности и измышления в очерке «Таков советский человек».

— Я, конечно, учту свой срыв, — сказал Олег неопределенным тоном.

— Всё? — удивленно спросил Полуяров.

— Нет, не все, — со скрытой усмешкой ответил Олег, — я могу еще добавить несколько традиционных покаянных фраз, но они, я думаю, не к месту? Я постараюсь загладить свою вину.

Домой они шли через Комсомольский сквер. Его заложила на месте разрушенного монастыря молодежь еще в годы первой пятилетки. Теперь сквер был самым живописным уголком города.

Зимой здесь неуютно: почерневшие кустарники кажутся высохшими, а толстоствольные тополя с оголенными сучьями — промерзшими и мертвыми.

Лариса любила этот сквер с детства. С ним у нее была старая дружба. Еще школьницей она проводила здесь много часов, бродя по аллеям или мечтая с книгой стихов в руках. По утрам она прибегала сюда подышать ароматом цветов. Приезжая на каникулы из университета, она торопилась в сквер.

Он казался ей живым существом — красивым, спокойным и добрым. Зимой она тосковала по его зелени, чудилось, будто земля и деревья промерзли, и Лариса боялась, что не увидит здесь больше ни травы, ни цветов, ни листьев.

— Скорее бы весна, — сказала она. — Ты не хмурься, все будет хорошо.

— Будет, будет, — проворчал он. — Когда? Как только речь заходит о чем-нибудь хорошем, мы пользуемся лишь глаголами будущего времени… — Он поднял воротник пальто. — Впрочем… поживем, увидим. Вот привыкну к вашей семье, к вашей квартире, к твоему письменному столу… Копытова переведут в другое место…

Лариса понимала, что это нехорошо — смеяться, когда любимому грустно. Она прикрыла рот муфтой, промолчала, но не выдержала и спросила счастливым шепотом:

— Ты сына хочешь или дочь? Когда решишь окончательно, скажи мне, учту…

— Идем домой, — быстро проговорил Олег, — у меня ноги замерзли.

Было очень холодно.

Писал Валентин торопливо, перо не успевало за мыслями. В себя он верил лишь временами, в минуты вдохновения. Сомнения в своей правоте, в своих способностях сменялись злостью, и он работал еще ожесточенней. Большие, неопределенные замыслы, желание приносить пользу, чувствовать себя нужным, незаменимым — все это не столько помогало работать, сколько усиливало неудовлетворение результатами своего труда.

Способен ли я обнаружить главное? Или всегда буду замечать в жизни только поверхностное, то, что сразу бросается в глаза? Буду ли я настоящим журналистом? Вопросов было много. Они казались Валентину признаком творческой слабости. Он задавал их себе каждый день.