О’Гара густо покраснел, и Флорес не без удовольствия заметил, что ирландец польщен.

«Одним соперником меньше», — подумал новый губернатор.

— Вы, Бокко, назначаетесь… — Флорес потер лоб, — тоже моим секретарем. Вот ваш придворный костюм.

Бокко почтительно поклонился.

«Другим соперником меньше, — отмечал Флорес. — Кто еще? Людерс? Он не опасен, но все-таки, на всякий случай…»

— А вы, Людерс, вы — человек ученый, я назначаю вас, гм… советником по делам колонии. Вашему званию подойдет камзол черного бархата с серебром.

Удивительная вещь! Даже Людерс, до сих пор менее других обращавший внимание на свой костюм и ходивший в каких-то отрепьях, был тоже, видимо, польщен. Однако назначение его крайне удивило.

— Благодарю за честь, но какие же у нас дела с колониями, когда мы отрезаны от всего мира?

— Да, но мы можем расширить наши владения, и у нас будут колонии.

Островитяне переглянулись. Не свел ли с ума золоченый камзол их нового губернатора?

Но Флорес был спокоен и самоуверен.

— Вы знаете, — продолжал он, — что рядом с нашим островом, в двух километрах, не более, расположен другой небольшой островок из погибших кораблей. Он близок, но до сих пор мы не могли даже побывать на нем, — саргассы охраняли его. Теперь мы организуем экспедицию и присоединим его к нашим владениям.

Всем понравилась эта затея, и островитяне шумно выразили одобрение.

— И еще одно: нам нечего постничать и скаредничать, когда мы безмерно богаты. Всем будут выданы новые костюмы — для будней и праздников. Я дам вам также ружейные патроны, и вы будете охотиться на птиц; я думаю, рыба всем надоела. А чтобы птица показалась вкуснее, мы испечем хлеба и разопьем бочку хорошего старого испанского вина!

— Ура-а! Да здравствует губернатор Флорес! — кричали доведенные до высшей точки восторга островитяне, а О’Гара и Бокко громче всех.

Когда Флорес и Мэгги остались одни, Мэгги посмотрела на мужа влюбленными глазами и сказала:

— Послушай, Флорес, я даже не ожидала…

— Чего?

— Что ты так умеешь…

— Хорошо управлять? — И Флорес, нелюдимый, вечно хмурый, мрачный Флорес засмеялся.

Легкий сизоватый туман заволакивал Остров Погибших Кораблей. Сломанные мачты и железные трубы пароходов, как призраки, маячили в тумане.

Старик Бокко и китаец Хао-Жень сидели на палубе старой бригантины. Китаец сидел неподвижно, как статуэтка, поджав ноги и положив ладони рук на колени, и смотрел на высокую мачту.

Бокко чинил сеть и от скуки расспрашивал китайца о его родине и близких людях. Наконец, он спросил китайца, был ли тот женат.

Какая-то тень пробежала по лицу китайца.

— Не был, — ответил он и добавил тише: — Невеста была, хорошая девушка.

— Ну и что же ты?

— Нельзя — фамилия одна…

— Родственница?

— Нет. Просто фамилия. Закон такой.

Своим неосторожным вопросом Бокко пробудил в душе китайца какие-то далекие воспоминания. Он завозился и поднялся.

— Пойду я, — заявил китаец.

— Да куда тебя тянет? Опять дурман свой пойдешь курить? Сиди.

Но китаец уже неверной, шатающейся походкой направился по мосткам к отдаленному барку.

Бокко покачал головой.

— Пропадет парень. И так на что похож стал!

Бокко не ошибся. Хао-Жень шел курить опиум. В одном из старых кораблей китаец как-то нашел запас этого ядовитого снадобья и с тех пор с увлечением предался курению. Его лицо побледнело, стало желтым, как солома, глаза глубоко впали, смотрели устало, без выражения, руки стали дрожать. Когда узнали о его страсти, ему строжайше запретили курить, опасаясь пожара. Еще капитан Слейтон несколько раз жестоко наказывал Хао-Женя, запирал его в трюм, морил голодом, требуя, чтобы китаец выдал запасы опиума, но не мог сломить упорство китайца. Его скорее можно было убить, чем заставить отдать опиум. Он хорошо спрятал запасы и умудрялся курить, как только надзор за ним ослабевал.

Хао-Жень пришел на старый барк, стоявший косо, под углом почти в 45°. Под защитой этого наклона, укрывавшего его от взоров островитян, он и устроил себе курильню у самой воды.

Дрожащими от волнения руками он приготовил все для курения и жадно втянул сладковатый дым.

И постепенно туман стал приобретать золотистый оттенок. Клубы золотых облаков сворачивались в длинную ленту, и вот это уже не лента, а река, великая голубая река. Желтые поля, желтые скалы, домик, выдолбленный в скале, с развевающимся по ветру бумажным драконом у входа. Отец стругает у дома, по китайскому обычаю, не от себя, а к себе. По реке плывет рыбак, стоя на корме и вращая веслом. Все такое близкое, знакомое, родное! У реки цветут ирисы, прекрасные лиловые ирисы.

Когда Хао-Жень пришел в себя от дурмана, стояла ночь. Туман разошелся. Только отдельные клочья его, как призраки, быстро неслись на север. Было тихо. Изредка плескалась рыба. Из-за горизонта поднималась красная луна. Она не отражалась в воде. Водоросли, как матовое стекло, только слабо отсвечивали. Лишь кое-где, в небольших «полыньях» — в местах, свободных от водорослей, — вода зажигалась лунным светом.

Недалеко от острова прямо по водорослям двигался силуэт, который четко выделялся на фоне восходящей луны. Китаец протер глаза и стал всматриваться. Знакомая фигура. Ну да, конечно, это он, покойный капитан Слейтон! На нем только нет тужурки. Но ведь мертвецы не чувствуют ночной сырости. Зачем бродит он тут? Что ему надо? Зубы Хао-Женя стали выбивать дробь.

Утром китаец шептал на ухо своему другу Бокко:

— Капитан ходила. Слейтон ходила ночью по воде. Сам видал. Плохо покойника похоронили. Шипко худо есть так человека хоронить. Вот и ходит. Плохо будет! Худо будет, м-м-м…

Бокко кивал, с жалостью смотрел на китайца и думал: «Пропал, бедняга, совсем ума лишился от проклятого зелья».

Через несколько дней этот разговор повторился. Китаец опять видал мертвого капитана, медленно гулявшего по морю. Бокко не вытерпел.

— Надоел ты мне со своим покойником! Вот что — я буду сегодня с тобой дежурить ночью. И смотри у меня, если ты увидишь, а я не увижу, — придется вам, двум покойничкам, разгуливать по морю вместе! Брошу тебя в воду, так и знай!

Ночь стояла темная. Небо было густо обложено тучами. Накрапывал дождь, Бокко бранился, кутаясь в латаный плащ.

Около часа ночи во тьме, невдалеке от острова, Бокко первый заметил тень человека. Было так темно, что трудно было различить очертания фигуры. Но нечто похожее на человека действительно шло по воде и исчезло во мраке.

Бокко почувствовал, как у него холодеют руки.

— Видишь? — шепнул китаец, хватаясь трясущейся рукой за плечо Бокко.

— Ш-ш!

И они сидели до утра, не будучи в силах от страха шевельнуться.

Только когда взошло солнце, Бокко вздохнул с облегчением. Скоро весть о призраке капитана Слейтона облетела все население острова и дошла до Флореса. Он не верил в привидения, но эта весть о бродячем призраке Слейтона взволновала его как неясная опасность.

«Почему они видели именно Слейтона? Что они, сожалеют о нем? Обвиняют меня за то, что я бросил Слейтона в море, вместо того чтобы попытаться оказать ему помощь? Но ведь он был полумертв. Или… глупости! Люди просто от скуки с ума сходят. Надо скорее развлечь их», — думал Флорес.

А вечером он тайно вызвал к себе Бокко и просил его проводить к тому месту, где они видали призрак. Но ни в эту, ни в следующую ночь призрак не появлялся. Флорес повеселел.

— Ну, вот видите! Я же говорил вам, что это одно воображение. Довольно глупостями заниматься! Извольте завтра явиться ко мне на совещание. Нам надо обдумать план экспедиции. Да не забудьте надеть свой официальный костюм, — вы что-то давно не надевали его.

— Берегу, — простодушно ответил Бокко. — Этакая ценность!

— На наш век хватит, Бокко!

Еще с вечера «Вызывающий» вступил в полосу, свободную от саргасс. А рано утром, когда супруги Гатлинги вышли на палубу, то увидели, что вокруг расстилается синяя гладь океана, поверх которой только кое-где мелькают небольшие пятна саргасс.