Сарацины преградили реку и перехватывали все обозы с продуктами, идущими из Дамьетты. «И из-за этого в лагере все так вздорожало, что к Пасхе бык стоил 80 ливров, яйцо – 12 денье, а мюид вина – 10 ливров». Крестоносцам пришлось, преодолевая отвращение, есть конину. Голод лишь способствовал всеобщему разочарованию.

Людовик Святой посещал больных, чтобы утешить их, хотя его и предупреждали, что он может заразиться. И он действительно заболел – у него вновь начался приступ дизентерии; тем не менее он сохранял спокойствие и уповал на Господа.

Из Дамаска прибыл новый султан Египта Туран-Хан. Он сразу приехал в Мансур, приведя с собой новые отряды, дабы усилить оборону города. Одновременно он послал флот, чтобы изолировать Дамьетту с моря. Среди христиан оказались изменники: сарацины принимали перебежчиков, не издеваясь над ними и не принуждая их к вероотступничеству. После захвата врагами последнего обоза Людовик Святой попросил у султана перемирия. Он предлагал вернуть Дамьетту, если ему вернут Иерусалим; дабы гарантировать выполнение договора, он обещал отдать своих братьев в заложники. Но султан требовал, чтобы король стал заложником сам; Людовик Святой согласился, но этому воспротивились французы, предпочитая, чтобы их всех перебили, нежели пойти на столь унизительное условие.

Наконец, по совету своего окружения, Людовик Святой решил снять осаду Мансура и отступить на другой берег реки, чтобы возвратиться в Дамьетту. Дорогу преградило войско султана. Король велел сначала перевезти тысячу больных и раненых на кораблях с продуктами для его свиты, приказав, чтобы эти продукты выбросили в воду, дабы освободить место. Сам Людовик все еще был болен и страдал от «перемежающейся лихорадкой и очень сильной дизентерии». Несмотря на просьбы легата и баронов, он отказался присоединиться к этой флотилии, ибо не хотел оставить своих соратников в опасности.

Карл Анжуйский свидетельствовал на процессе канонизации Людовика Святого: «Король спешился и стоял, держась за седло; подле него стояли его рыцари – Жоффруа де Сержин, Жан Фуанон, Жан де Валери, Пьер де Босей, Робер де Базош и Гоше де Шатийон, которые, видя обострение болезни и опасность, коей он подвергался, оставаясь на суше, принялись его упрашивать, хором и каждый по отдельности, спасти себя, взойдя на судно. Он же продолжал отказываться покинуть своих людей; король Карл, его брат, тогда еще граф Анжуйский, сказал ему: «Сир; Вы дурно поступаете, противясь доброму совету, подаваемому Вашими друзьями, и не садитесь на судно; ведь если Вы останетесь на суше, войско будет двигаться медленно, что небезопасно, и Вы можете стать причиной нашей гибели». И он говорил так (как он сообщил позднее), желая спасти короля и боясь его потерять, ибо отдал бы тогда охотно все свое наследство и наследство своих детей, чтобы укрыть короля в Дамьетте. Но король, очень взволнованный, гневно ответил ему: «Граф Анжуйский, если я Вам в тягость, оставьте меня; но я никогда не покину своих людей».

Легат, отплывший на корабле, был атакован сарацинами, но смог добраться до Дамьетты. Жуанвиль отплыл со своими людьми и только с двумя рыцарями, оставшимися у него, на маленькой лодке.

Отступление, как по суше, так и по воде, состоялось во вторник, после Фомина воскресенья, 5 апреля 1250 г. Отряд сарацин прорвался в лагерь и перебил всех раненых, дожидавшихся, пока их отнесут на корабль. Перепуганные матросы перерубили швартовы, чтобы побыстрее отчалить. Но Людовик Святой примчался и приказал им вернуться, чтобы закончить погрузку больных.

В спешке позабыли приказ, отданный королем, – не разрушили лодочный мост, сооруженный между двумя берегами, и сарацины использовали его для своих целей. Людовик Святой не только отказывался уехать со всеми остальными, но вскочил на маленькую лошадку и пожелал остаться в арьергарде с Гоше де Шатийоном. «Когда мы оттуда шли, – рассказывает Жуанвиль, – я снял шлем с короля и надел на него железный шишак, чтобы его обдувало воздухом». Сарацины гнались за ними по пятам. Ги де Шатель-Порсьен, епископ Суассонский, не смог вынести позора этого отступления. Он предпочел броситься в одиночку с мечом в руке навстречу вражеским отрядам и тут же был убит.

«Вечером, – пишет Жуанвиль, – король несколько раз лишался чувств; и из-за сильной дизентерии пришлось отрезать нижнюю часть его штанов, столько раз он ходил по нужде».

На следующее утро арьергард оказался отрезанным от основных частей. Было много убитых, Людовика Святого окружили; его телохранитель – Жоффруа де Сержин – держался подле него, «защищая его от сарацин, подобно тому, как добрый слуга отгоняет от чаши своего сеньора мух; ибо всякий раз, как приближались сарацины, он хватался за свое копье и, взяв его под мышку, бросался на них и отгонял их от короля».

В конце концов крестоносцы смогли добраться до деревни под названием Сармосак, где короля внесли в дом. «И его положили на колени одной парижской горожанки, почти мертвого, и думали, что он не доживет до вечера».

Филипп де Монфор, который уже вел переговоры с сарацинами, приехал к королю и предложил заключить перемирие. Король согласился. Когда было три часа пополудни, король попросил бревиарий у своего капеллана, чтобы прочесть молитву.

В деревне была только одна улица, которую сарацины окружили. Гоше де Шатийон держался посередине, с мечом в руке, и как только он видел, что сарацины подходят слишком близко, бросался, отгоняя их. Затем он стряхивал стрелы, которыми они его осыпали, вновь надевал свою кольчугу и, привстав на стременах, кричал: «Шатийон, где мои достойные рыцари?» И поскольку сарацины заходили с другого конца, он бросался на них снова, наконец, один турок отрубил ему голову.

В тот момент, когда Филипп де Монфор заключал перемирие с эмиром, из-за парижского сержанта по имени Марсель – то ли предателя, то ли горящего неуместным рвением – этот последний шанс был упущен. Он принялся кричать: «Сеньоры рыцари, сдавайтесь, приказывает король! Не дайте погибнуть королю!»- Рыцари сложили оружие, и эмир ответил Филиппу де Монфору, что заключать перемирие слишком поздно, так как христианские отряды уже сами сдались в плен.

Короля передали под охрану евнуху Джемаль-эд-Дину; его двух братьев и главных баронов, их сопровождавших, схватили. Отряды, которые могли подойти на помощь из Дамьетты, были разбиты на следующий день. Никто из отступавших по суше крестоносцев не ушел от врага. Орифламма также попала в руки сарацин.

Людовика Святого и его соратников привезли в Мансур. Говорят, короля заковали в цепи и содержали с братьями в доме судьи Факар-Эд-дина-Ибрагима. Он так отощал, что кости просвечивали сквозь кожу, и был так слаб, что думали, он вот-вот умрет. Он не прекращал молиться и поминать в молитвах тех, кого считал добрыми людьми. Каждый день по парижскому обычаю король читал свой бревиарий: сарацины, нашедшие эту книгу, вернули ее, дабы сделать ему приятное. Он не отказался от постов и обычного воздержания. Гийом Шартрский, его капеллан, сообщал, что он снискал уважение сарацина, в доме которого жил. Он даже пытался объяснить суть христианской веры окружавшим его врагам.

Впрочем, его плен, казалось, был ниспослан Провидением, ибо из-за него он смог выздороветь: лекарь, посланный султаном, имел опыт лечения подобных болезней. Ему удалось поставить короля на ноги, в то время как французов постигла неудача. У него был лишь один слуга – Изамбер, парижанин, который был поваром и ухаживал за ним с особой преданностью; все прочие исчезли или заболели. Кроме Гийома Шартрского подле него остался еще доминиканец, знавший арабский язык. Изамбер утверждает, что никогда не видел, чтобы король выражал нетерпение или был в плохом настроении. Поначалу его обслуживали сарацины, но опасаясь, что его отравят, он потребовал слуг-христиан. Он потерял свою одежду, и один бедняк уступил королю свой плащ, который он носил, покуда не получил ткань из Дамьетты. Кроме того, султан велел сшить ему два платья из черной тафты, подбитые мехом, украшенные золотыми пуговицами и куда более красивые, чем мог бы заказать сам король: другой одежды в течение всего плена он не носил.