— Ты столько всего не успел узнать… — произнесла она. — Будь я все еще… — Она закусила губу, — я могла бы тебя… как бы забаррикадировать — у нас это называется «наложить чары» — чтобы никто тебя не увидел.

Она сильно побледнела и выглядела очень несчастной; все внутри у Кервина перевернулось при мысли о том, чем она пожертвовала ради него. Но в чем дело? В чем, собственно, разница?

— Это правда? — спросил он. — Элори, ты действительно потеряла все способности Хранительницы?

— С самого раннего детства мне говорили, — не слишком твердым голосом произнесла она, — что Хранительница… должна обязательно быть девственницей.

Такая доверчивость удивила и даже поразила Кервина. Он вспомнил; как демонстративно Элори игнорировала всевозможные распространенные среди комъинов суеверия, как отказывалась пользоваться своей положенной по статусу властью — но в одном она, оказывается, никогда не сомневалась.

Кеннард называл это «идиотскими суевериями». Но Джефф на себе испытал, как чудовищно истощает нервную энергию и выматывает работа с матрицами; определенный смысл в этом был — оберегать Хранительниц от контактов такого рода в момент, когда им надлежит быть в наилучшей возможной, форме. Он склонился к Элори и крепко обнял, думая: «По крайней мере, это ей уже не грозит». Ему вспомнился день, когда девушка упала в обморок при надстраивании матричного экрана, а он поделился с ней силой.

И это погубило в ней Хранительницу?

— Нет, — тихо отозвалась она, уловив его мысль, как это часто бывало. — Я с самого начала… чувствовала к тебе что-то особенное. Но была уверена, что сумею сдержаться. К тому же там была Таниквель, и тебе не было так одиноко. — Внезапно глаза ее наполнились слезами. — Мне будет не хватать Тани, — еле слышно произнесла она. — Жаль, что так все вышло.

— А ты не ревнуешь к ней? Из-за того, что она и я…

— Ох уж эти земляне! — негромко рассмеялась Элори. — Нет, не ревную; если… — Она судорожно сглотнула; из уголка глаза скатилась слеза. — Если бы все сложилось иначе, когда бы мы могли быть все вместе — кого еще, как не Тани, я послала бы к тебе в постель — ну, если бы вдруг занемогла или вынашивала от тебя ребенка — и со всей моей любовью? Тебя это так шокирует?

В ответ Кервин только поцеловал ее. Может, конечно, даркованские обычаи чересчур идеалистичны… по крайней мере, нужно время, чтобы с ними освоиться; и, не деля Элори ни с кем, он рад ничуть не меньше. Однако Джефф вернулся к прежней теме:

— Но Таниквель же участвовала в сеансах, не будучи девственницей…

— Она ведь не Хранительница, — серьезно заметила Элори, — и ни в каких сложных операциях не участвует. У нее очень узкая специализация. Так что никакой опасности для нее и не было.

Увидев, какой озабоченной сразу стала Элори, Кервин решил в этот вопрос не углубляться.

— Может, что-то я еще и могу… — произнес он, достав из кармана матрицу.

— Что-то, — отозвалась Элори, — я точно еще могу. Просто я так странно себя чувствую… Словно я — это больше не я. Как будто я больше себе не принадлежу.

— Теперь ты принадлежишь мне, — твердо заявил Кервин, и она улыбнулась.

— Попробую.

Кервин хотел сказать: «Да какая, к черту, разница? Я тебе и пальцем не дам притронуться к кристаллу, ты для меня слишком драгоценна!» — и тут он поймал ее взгляд, Элори любила его; ради него она отказалась от своего мира, ото всего, чем была и чем могла стать. Если ей это необходимо, чтобы обрести уверенность в себе — даже если это смертельно опасно — он должен дать ей такую возможность.

— Только обещай мне, Элори, — произнес он, привлекая девушку к себе и заглядывая в серые глаза, — ни в коем случае не рисковать.

Джефф почувствовал, что она практически не слышит его. В пальцах у нее уже была матрица.

— Здесь совершенно другой воздух, — произнесла Элори, обращаясь не столько к мужу, сколько к самой себе. — Мы в горах. Главное, чтобы он не задохнулся. — Затем она подняла глаза, давая знак, и Кервин ощутил, как установился раппорт; прикосновение ее сознания было невесомым, ласкающим.

«Не знаю, как долго я сумею продержаться — тут вокруг столько землян… Ладно, попробую. Взгляни в зеркало».

Кервин поднялся с места и посмотрел в висящее на двери зеркало; потом заморгал и вгляделся пристальней.

— Куда это я делся? — требовательно поинтересовался он.

Сам себя, он мог видеть превосходно, стоило только опустить взгляд — но в зеркале не отражался!

— Именно так, — улыбнулась Элори. — И если кто-нибудь случайно натолкнется на тебя, это будет весьма ощутимо. Так что не думай, будто превратился в призрака, любимый мой варвар. Я просто изменила вид воздуха вокруг тебя — словами мне понятней не объяснить. Если хочешь незаметно пробраться в свой приют — давай; надеюсь, на какое-то время меня хватит.

Он оставил ее в номере отеля и устремился по коридорам, бесшумный и незримый. Ощущение было престранное, почти как во сне — когда в вестибюле люди проходили буквально в двух шагах и не замечали его. Не удивительно, что комъины практически неуязвимы…

Но какой ценой? Девушки — такие, как Элори — гробят всю жизнь…

Приют Астронавта ничуть не изменился за… неужели это было каких-то два месяца назад? Двое или трое мальчиков, сидя на корточках вокруг клумбы, чем-то занимались в цветнике под наблюдением паренька постарше и с эмблемой на рукаве. Неслышный, словно призрак, — да и ощущая себя призраком — Джефф замешкался, прежде чем подняться по белым каменным ступеням. Что следует сделать в первую очередь? Незаметно пробраться в регистратуру, самому просмотреть картотеку? От этой мысли он быстро отказался. Может, он и невидим — но рыться в папках, тыкать в кнопки, включать принтер… да в регистратуре до смерти перепугаются при виде ожившей картотеки; и раньше или позже, но начнут разбирательство.

И тут он вспомнил. На третьем этаже, в их восьмиместной спальне, он вырезал свои инициалы на оконной раме. Раму, конечно, давно могли дочиста отскоблить или заменить. И если надписи не будет на месте, это еще ничего не доказывает. Но если она обнаружится…

И это весьма вероятно. Спальня повидала не одно поколение воспитанников, и в своем первом опыте по увековечению собственной персоны Кервин был далеко не оригинален. Кое в чем воспитатели предоставляли детям значительную свободу. На памяти Кервина, спальня имела весьма бывалый вид; стены были чистыми, но испещренными множеством следов от первых детских опытов с режущими инструментами.

Едва не сорвавшись на бег, он одолел последний лестничный марш; на верхней площадке Джефф остановился перевести дыхание и попытался сориентироваться. В конце концов он направился к одной из дверей.

В спальне было тихо и солнечно; по периметру, разделенные перегородками, стояли восемь аккуратно заправленных маленьких коек, а посередине на коврике были расставлены игрушки, крошечные человеческие фигурки и космические корабли. Осторожно обходя тщательно возведенную композицию, Кервин заметил, что в самом центре возвышается белый небоскреб, и вздохнул; дети построили не что-нибудь, а модель космопорта, столько места занимающего в их мыслях.

Он зря терял время. Джефф подошел к окну и ладонью провел вдоль рамы. Да, в мягком дереве четко выделялись неровности — грубо вырезанные кресты, сердечки и всякие условные знаки. Его инициалы должны быть на уровне глаз…

Внезапно до него дошло, что он ищет не там, где надо. Когда он последний раз видел эту спальню, ему было двенадцать, и уровень глаз находился не в шести футах от пола.

Он присел на корточки и поглядел сначала направо, потом налево, пытаясь разобраться в мешанине пятен, царапин и грубо вырезанных символов. А потом, на краю рамы, в едва разбираемых угловатых буквах единого алфавита он узнал работу своего первого карманного ножа: Д.Э.К.-мл.

Только найдя инициалы, он осознал, что его трясет. Кулаки у него были сжаты с такой силой, что ногти больно врезались в ладонь; он разжал их. Значит, его обманывали. До последнего момента он не осознавал, что действительно сомневается в себе; но, почувствовав под пальцами глубоко врезанные в оконную раму штрихи, понял, что сомневался, и что сомнение проникло поразительно глубоко. Теперь он был уверен — ему лгали.