Больше успеха имел другой конкурент в северной Германии: «немецко-социальная партия» Рихарда Кунце, по прозвищу Кунце с дубинкой, который ныне стал рядовым членом партии Гитлера. Этот Кунце не побоялся выступить за требование Федера, которое не решился поддерживать Гитлер; требование это — «государственное банкротств» о. Вначале Федер требовал допущения всех военных займов к обращению в качестве платежного средства; по-видимому, он боялся инфляции, тогда еще неизвестной. Но потом у него появилась мысль об аннулировании государственных долгов, которое должно было нанести смертельный удар ссудному капиталу: как известно, это аннулирование впоследствии с успехом совершила инфляция. Так или иначе Кунце снискал себе славу грозного агитатора, и его молодой партии предсказывали большую будущность.

Эти соперники боролись за душу народа, переживающего социальную встряску. Что же касается антисемитизма, то несомненное преимущество, казалось, имели союзы, стоявшие на платформе «народности», так называемые «фелькише»; только они, казалось, обладали подлинным кольцом Нибелунгов.

Итак — борьба. Против немецкой социальной и немецкой социалистической партий было выдвинуто прежде всего новое многообещающее название организации. Через посредство чешского немца, д-ра Александра Шиллингса, партия связалась с национал-социалистами бывшей габсбургской империи. Среди них как раз шел тогда спор о том, принять ли им название национал-социалистической «рабочей» партии; венцам не нравилось слово «рабочая». В Мюнхене в свою очередь пререкались из-за слова «социалистический», но в конце концов оно было принято против воли Гитлера. В апреле 1920 г. партия Антона Дрекслера, которая называлась до сих пор «германская рабочая партия», приняла название «национал-социалистическая германская рабочая партия».

Вскоре произошли первые стычки с буржуазией. Один из основателей партии, Оскар Кернер, выступил на собрании «народного союза обороны» как открытый враг, издевался над тем, что «фелькише» не имеют ровно никакого представления о чувствах народа, что народ не идет за ними и т. д. В результате происшедших трений последовала смена редакции, а в конце концов и собственника газеты «Фелькишер беобахтер» («Народный наблюдатель»). Редактор Келлер — теперь он снова референт в Коричневом доме — весьма надменно заметил, что идея «фелькиш» (народности) ни в коем случае не может быть запряжена в колесницу какой-либо одной партии. По этому поводу Гитлер публично обвинил его в малодушии, а Кернер написал сердитое письмо в редакцию: он протестовал против того, чтобы его объявляли пролетарием-социалистом только потому, что у него, быть может, не выутюжены брюки.

Кернер был одним из рядовых, оставшихся безымянными членов партии, но в нем говорила душа всей партии: ненависть одновременно и к имущей буржуазии и к пролетариату.

Спор был улажен, он должен был быть улажен. Национал-социалистическая партия была еще недостаточно сильна, чтобы повести открытую борьбу против своих конкурентов, в особенности с тех пор, как Гитлер 1 апреля 1920 г. вышел из состава рейхсвера. Он вынужден был отныне искать себе заработка, хотя бы частичного; другую часть вносили друзья: Дитрих Эккарт и др. На некоторое время Гитлер становится разъездным оратором «союза народной обороны», выступая со своим докладом «Брест-Литовск и Версаль». За выступления на национал-социалистических собраниях он отказывался брать гонорар, но здесь он берет его.

Уже тогда ему причиняла беспокойство его наспех набросанная программа. В августе 1920 г. он заявил на собрании в Мюнхене: для национал-социалиста само собой разумеется, что борьба ведется не против созидающего ценности промышленного капитала, а только против еврейского интернационального ссудного капитала. Это уже отказ от п. 13 программы. Зато непомерно раздувается п. 15: «каждому трудящемуся государство должно гарантировать жизненный минимум». Этот фантом государства-благотворителя оставил далеко позади себя все, что было сделано на этом поприще за последние годы.

Тем временем волна большой политики чуть было не смыла эту малую партию; время этой партии еще не настало. В Берлине провалился путч Каппа;[18] зато в Мюнхене 13 марта 1920 г. рейхсвер и добровольцы свергли буржуазно-социал-демократическое правительство Гофмана[19] и поставили правительство Кара.[20] К этому делу приложил руку также и Рем, но офицер-лектор Гитлер остался здесь непричастным. В офицерский круг Рема, игравшего роль «железного кулака», Гитлер был введен лишь как гость, представлявший желательную политическую связь с низами. В остальном деятельность Гитлера ограничивалась тем, что он устраивал собрания и организовал «центральное бюро» партии — убогая комнатушка в одной из пивных старого Мюнхена, обставленная несколькими шкапами и полками.

Перемена правительства имела важные последствия для судьбы партии. Последняя стала теперь официальным фаворитом, ее хвалил в ландтаге министр-президент Кар, она пользовалась поддержкой полиции. Сам Кар был скорее подставным лицом, ширмой; тем активнее помогали ей полицей-президент Пенер[21] и его помощник д-р Фрик,[22] руководитель политического отделения.

Пенер был вылощенным чиновником и даровитым человеком; его баварский монархизм был весьма далек от типичного баварского добродушия и весьма близок к грубому прусскому монархизму. Он был совершенно глух к веяниям времени, не понимал их даже как враг: он не отвергал их, а просто не понимал. В душе его, несомненно, сидел бес, но это был бес бесстрастный.

Впоследствии он свысока заявил на суде, что после революции он целых 5 лет занимался государственной изменой и видел в этом свой святой долг.

Старший полицейский советник д-р Фрик, если отвлечься от его несколько тяжелого характера, как нельзя более подходил к роли заместителя при столь интересном начальнике; в этой роли он оказался впоследствии полезным для Гитлера. Правда, большим чутьем в политике он отнюдь не обладал; это он обнаружил и тогда, когда намеревался сделать своего партийного вождя жандармом в Гильдбургхаузене. Пенер и Фрик оказывали национал-социалистам всяческие полицейские милости и поддержку. На слова одного посвященного: «Г-н полицей-президент, организации политических убийц у нас действительно существуют», Пенер иронически заметил: «Тэк-с, тэк-с, но их слишком мало». Впрочем небольшой «рабочей партии» Гитлера перепадали пока только те милости, которые вытекали из общего благосклонного отношения ко всему «национальному»; до начала 1923 г. политически более важными были другие группы. Но так как национал-социалисты выступали всегда нахальнее других, им приходилось прибегать к благосклонности полиции чаще, чем их конкурентам.

Скандалы и рукопашные схватки на собраниях и на улице доставили партии первое преимущество над ее немецко-социалистическими соперниками и над «фелькише». Она получила сомнительную славу, но это было гораздо лучше, чем полная безвестность ее конкурентов. А далее пришли на помощь разные счастливо подвернувшиеся случаи. Какой-то мюнхенский раввин пытался на национал-социалистическом собрании опровергать антисемитизм — присутствующие, конечно, бесновались. Результат был тот, что впредь на каждом национал-социалистическом плакате значилось: «Евреям вход воспрещен». Это действовало еще сильнее, чем самые острые нападки на республику, которые и без того позволял себе в тогдашнем Мюнхене каждый ротозей. Это служило доказательством того, что национал-социалисты дьявольски серьезно относятся к своему антисемитизму, что их ненависть неподдельна, — и эта неподдельность нравилась массе, которой за два последних года надоели общие места политической агитации.