Уайсс видел смятение в повлажневших глазах Лайзы, пока та боролась с собой. Наконец-то до нее дошло. Теперь от него ничего не зависело. Ему оставалось лишь ждать. В сладостном предвкушении он откинулся в кресле и принялся смаковать нараставшее в нем приятное чувство.

– Я, кажется, не вполне понимаю вас, – услышала Лайза свой голос.

Она оттягивала время, лихорадочно перебирая в уме все, что помогло бы ей принять решение.

– Думается, вы вполне понимаете меня, – быстро возразил Уайсс. Он не позволит ей сорваться с крючка.

Всеми правдами и не правдами. Лайза обещала это себе всего лишь несколько минут назад. Неужели все праведные пути исчерпаны? А если так, то как далеко она способна зайти на пути не праведном?

Словно живо заинтересованный наблюдатель следила Лайза за собственным мыслительным процессом, зачарованно ожидая, как же она поступит. Казалось, душа ее витала поблизости как пассивный зритель, пока она подобно лунатику, спотыкаясь, двигалась вперед.

Но когда Лайза решилась наконец заговорить, голос ее звучал решительно, и даже вызывающе.

– Мистер Уайсс, кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Вы имеете в виду, что одолжите мне деньги, если я пересплю с вами, и только, если я пересплю с вами.

Лайза помолчала. Когда она продолжила свою речь, голос ее прерывался.

– Что ж, вы должны знать, что я не хочу делать этого и считаю, что с вашей стороны очень дурно требовать этого и желать этого. Но деньги мне нужны – и нужны очень, потому что я очень много хочу от жизни. Поэтому, если вам так хочется, я вам отдамся, но при одном условии: здесь же, сейчас же, в эту самую минуту. А после этого вы дадите мне деньги. Все деньги – заверенным банковским чеком.

Медленно, очень медленно, вся внутренне пылая, Лайза поднялась с места.

На Джо Уайсса обрушилась мощная волна сознания вины, погасившая танцующее пламя страсти с той же легкостью, с какой торнадо задувает пламя свечи. Бушующие потоки очистительного стыда затопили его низменные желания. Возродился Джо Уайсс – отец своих детей, муж своей жены, сын своей матери. Он с трудом подыскивал слова, чтобы полнее выразить свое раскаяние. Лайза Старр стояла перед ним неподвижно, предлагая себя в качестве жертвы, – воплощение фантастической решимости и целеустремленности.

И тут сознание вины сменилось у Джо Уайсса иным чувством – восхищением, и совершенно неожиданно он впервые за весь день рассмеялся искренне.

Эта красивая семнадцатилетняя девочка обвела, победила, обыграла его, и Уайсс смеялся, потому что по какой-то странной причине он был вовсе не против такого исхода. В этом и должна заключаться суть истинного очарования. До этого момента он ни секунды не сомневался, что дело Лайзы имеет не больше шансов на успех, чем снежинка в адском пекле. И вот теперь он внезапно потерял свою уверенность. Кредитная деятельность научила его одному: деньги даются под людей, а не под идеи. Эта девушка была личностью, причем такой, которая способна внушить доверие любому, самому недоверчивому банкиру. Помимо того, что обладала прочими, более бросающимися в глаза достоинствами.

– Лайза Старр, – объявил Уайсс, – вы получите деньги, а от себя я вам бесплатно добавлю вот что: вы чертовски далеко пойдете.

За все свои шестьдесят два года Джо Уайсс никогда не был настолько прав.

Лицо Бобби Стэнсфилда отражалось в ручном зеркальце, и отражение ему нравилось. Флоридский загар, идеально ровный, словно подкрасил кожу в роскошный темно-коричневый цвет, оставив крошечные белые полоски лишь в едва наметившихся морщинках вокруг сияющих, смеющихся глаз. Имея долгую практику, Бобби произвел быстрый осмотр. Начал сверху. Песочного цвета волосы, блестящие, густые, пребывали в надлежащем порядке – этот строго выверенный хаос намекал на счастливое сочетание в Бобби мальчишеского и мужского начал, что так любили его избирательницы. Бобби помотал головой из стороны в сторону, позволив своевольной пряди соскользнуть на правый глаз, прежде чем отбросил полосы вновь назад, характерным нетерпеливым взмахом руки. Гармонию излишне совершенных в остальном черт лица нарушал притягательным диссонансом нос, аккуратно перебитый много лет назад доской во время серфинга. В ходе бесконечных политических и семейных дебатов Стэнсфилды решали вопрос о целесообразности пластической операции. Теперь, и много раз в прошлом, Бобби благодарил Бога, что вердикт был вынесен отрицательный. Этот нос был нужен ему. Он стал его торговой маркой, символом мужественности, доказательством того, что Бобби Стэнсфилд, несмотря на все прочие свидетельства обратного, очень далек от тщеславия. Рот? Когда закрыт – чуточку тонковат; подразумевается возможная холодность, если не жестокость. Когда открыт – невероятное, совершенное обрамление для белоснежных зубов безупречной формы. Подбородок гладкий и квадратный, без малейшей тени небритости – этого кратчайшего пути к потере голосов. Отлично. Он смотрится превосходно. Бобби дал лицу растянуться в самодовольной улыбке, и улыбка, изучив себя, отозвалась положительно.

– Как я выгляжу, Джимми?

– Они все уписаются, – хохотнул стоящий рядом с ним невысокий, приземистый человек.

Смех, тем не менее, не помешал Джимми Бейкеру окинуть зорким профессиональным взглядом реквизиты Стэнсфилда ниже воротника. Темно-синий галстук из рубчатого шелка в косую малиновую полоску; стандартный костюм от «Брукс бразерс» цвета морской волны и не слишком хорошего покроя во избежание ощущения совершенства, способного оттолкнуть аудиторию; черные мокасины от «Гуччи» из кожи, мягкой, как попка младенца. Все было на месте, и все сочеталось, на кандидате можно поставить крест за оплошность, не более гнусную, чем расстегнутая ширинка. В этой жизни расслабляться некогда.

Из-за кулис обоим мужчинам были видны сцена и трибуна. И, что более важно, они оба могли слышать и ощущать, как нарастает возбуждение в зале отеля. Безликое помещение, оформление которого было без затей скопировано с аэропортов и залов ожидания всего мира, вибрировало от жгучего нетерпения: три тысячи женщин и горстка мужчин готовились встретить своего избранника. Над сценой кто-то повесил плакат с надписью: «Человек, которого вы знаете».

На трибуне какой-то безымянный партийный поденщик набивал себе цену, купаясь в отраженных лучах славы главного героя дня.

– А теперь, дамы и господа, момент, которого мы все ждали. Я с огромным удовольствием представляю вам человека, который в представлениях не нуждается. Дамы и господа, человек, который – хотя сам он о себе этого не говорил – в один прекрасный день станет президентом вот этих самых Соединенных Штатов, сенатор Бобби Стэнсфилд!

При упоминании своего имени Бобби сделал глубокий вдох и бросился в море оваций, которыми взорвался зал.

Не смотря по сторонам, он пробрался сквозь ослепляющие лучи прожекторов и подошел к залитой светом трибуне. Теперь наконец он может наладить контакт с аудиторией, начать ритуальную встречу взаимного благоволения и братской любви, которая так важна и для него, и для них. Бобби протестующе улыбался, смиренно склонив голову, однако внутри него все ликовало. В ушах звучали медоточивые банальности представляющего его оратора. Он слышал подобные слова тысячу раз в тысяче жутких залов, но они никогда ему не приедались. Как и отец, Бобби впитывал каждое такое слово. Стэнсфилдам были не нужны ни пища, ни вода, ни витамины, как остальным. смертным; они заправлялись другим горючим. Им было необходимо признание, шумное признание, общественное признание. Не важно, что говорили люди, не важно, кто говорил. Фразы и высказывания были бессмысленны и несущественны. Главное заключалось в том, чтобы они были пусть неточным и незатейливым, но выражением безусловной любви.

Бобби устало поднял руку, как бы пытаясь остановить поток восторженного одобрения. Он не рассчитывал, что это сработает, и это не сработало. Аплодисменты лились рекой, перемежаясь теперь криками и визгом включившихся в привычный процесс женщин.