— Что нового в Вашингтоне? — спросил Микки, зная, что Гарольд всегда в курсе всех дел.

— Да ничего, — отозвался Гарольд. Он поднес стакан к губам. На футболке, там, где начинался живот, остался влажный кружок. — На нынешнем заседании конгресса вопроса о клонировании даже нет в повестке дня. Не хотят они этого касаться. С их точки зрения, чем дольше они смогут не замечать эту проблему, тем лучше.

— Вечно одна и та же история, да?

Гарольд пожевал губами, прищемив клок серо-голубой бороды.

— Не пойми меня превратно. Я люблю эту страну и верю в демократию. Но есть такие трудные вопросы, которые народным избранникам решать не с руки, которые не могут не вызывать разногласий, и наши враги этим пользуются. В Капитолии действует одно негласное правило: «То, что считается законным, остается законным; то, что считается незаконным, остается незаконным». Если уж что-то — к примеру, клонирование — признают законным, правительство предпочитает оставлять все как есть, хотя бы затем, чтобы не пришлось касаться этого в предвыборных речах. В противном случае, что ни скажи — настроишь против себя половину избирателей.

— За нас больше половины, Гарольд. Я тут на днях видел опрос…

— Да на кой мне эти опросы! Мне достаточно поговорить с друзьями и соседями. В этих местах нет никакого расхождения во мнениях. Если бы этому сукину сыну, нашему конгрессмену, пришлось голосовать по поводу поправки о запрете клонирования и он проголосовал бы против, мы б его тут же пинками выгнали, и он это знает. А вот наши противники — те голосуют долларами, и единственное, что им нужно, это следить, чтобы поправка не попадала в повестку дня. В результате те, кто выступает за клонирование, в порядке, конгрессмены в порядке. А американский народ опять оказывается в дураках.

— Досадно до ужаса.

— Знаешь, я как-то заявил о том, что готов подискутировать с любым сенатором или конгрессменом со стороны наших оппонентов. Угадай, сколько человек приняло мой вызов? Ноль. Я, конечно, хожу на всякие ток-шоу, но ведь там мне приходится спорить с теми, чье мнение вообще ничего не значит: с университетскими преподавателями да феминистками. Вот скажи ты мне, какое феминисткам может быть дело до клонирования?

Микки втянул через соломинку каплю кислого лимонада, остававшуюся на продолговатом кусочке льда в стакане, и ответил:

— Репродуктивная свобода. Вот в чем дело. Они говорят, что клонирование — неотъемлемая часть права женщины на выбор. Они, мол, не хотят быть заложниками собственной матки, и все в таком духе.

— Вот тебе и доказательство моей правоты! — воскликнул Гарольд. Он заметно разволновался. — Люди открыли и усовершенствовали клонирование всего пару лет назад. С чего вдруг оно стало необходимым? Сколько лет все эти либералы насмехались над словами Священного Писания, а теперь ученые и вовсе могут создавать человека из ребра — в буквальном смысле! — и при этом смеют утверждать, что это самый что ни на есть значимый и нужный шаг вперед в развитии рода человеческого. Нелепость какая-то! Опасная к тому же. Человек уже не просто играет в Бога, он передразнивает Создателя. Но все равно, последнее слово остается за Господом, ибо человеку, может, и по силам создать существо по своему подобию, однако один лишь Бог может сотворить человека по образу и подобию Божьему. Только Господу дано создавать Душу.

— Аминь, — сказал Микки и отправил в рот пару орешков из стоявшей между ними вазочки.

Гарольд шумно выдохнул сквозь заросли бороды и усов и спросил:

— Так куда ты теперь направляешься?

На заднем дворе резвились и верещали дети Гарольда.

— Думаю, тебе не стоит этого знать, — ответил Микки.

Гарольд рассмеялся.

— Ты прав. Не стоит. Только сделай одолжение, занимайся своим делом где-нибудь за пределами этого округа. Тут и целей-то достойных нет — разве что в университете, — но, если вдруг чего случится неподалеку от моей берлоги, я и чихнуть не успею, как федералы опять на меня всех собак спустят.

Микки кивнул:

— Я, Гарольд, давно для себя решил: вокруг твоего жилища должна быть неприкосновенная зона, что-то вроде нимба километров на пятьсот. Так что не беспокойся.

— Пятисоткилометровый нимб… — Гарольд попытался представить себе, как это могло бы выглядеть. — Помнишь, был такой священник, откуда-то с Запада, который пытался построить статую Христа высотой двести с лишним метров? Как бишь его там?

— Орал Робертс.

— Точно, Робертс. Двухсотметровый Иисус и пятисоткилометровый нимб, — хохотнул Гарольд.

Потом они долго сидели молча, пока жена Гарольда не позвала их ужинать. Через четыре дня на пороге частной исследовательской лаборатории в штате Арканзас Микки прострелил затылок одному из лаборантов, когда тот направлялся на обед. Лаборант скончался на месте.

Полиция Литл-Рока развесила повсюду фоторобот Байрона Бонавиты.

В штате Мичиган было жарко. На частном пляже шириной не больше сельской улочки малыш Джастин играл на пятачке между телами родителей, Терри и Марты Финн, внимательно следивших за каждым его движением. От пляжа крутая неровная лестница из шпал вела наверх, к коттеджу, вернее, к тому, что они скромно именовали коттеджем. Любой другой назвал бы это чертовски хорошим вторым домом, ведь в нем были три просторные спальни, и всякие новомодные бытовые приборы, и вентиляторы, медленно вращающиеся под потолком — они не столько разгоняли густой, душный воздух, сколько утешали одуревших от жары хозяев. Через час к ним на выходные приедут Гэри и Дженифер Ноган с дочкой Мэри Энн. Субботу и воскресенье они проведут на яхте; там, на палубе красного дерева, будет много выпивки и много взрослых разговоров, и родители будут время от времени спасать детей от скуки какой-нибудь сказочкой, или игрой, или смешной гримасой.

— Так кем, как ты думаешь, он был? — спросил жену Терри. Джастин поднес к его лицу голубого пластмассового динозавра — в ответ папа выпятил вперед нижнюю губу.

— Ты о ком?

Терри кивнул в направлении сына:

— Он. Тот парень.

— Ой, прекрати, а?

— Нет, правда.

— Они не могут нам этого сказать. Это противозаконно. Так что нет смысла об этом думать.

— Это клиника не имеет права нам говорить. А мы вполне имеем право это выяснить. Нанять, скажем, частного детектива или что-нибудь в этом роде.

— Брось ты, — рассмеялась она.

— Должен же где-то остаться письменный документ, черт побери. Представляешь, он вырастет, ты потеряешь где-нибудь его фотку, а кто-то его узнает — ну то есть узнает не Джастина, а того парня. Когда клонирование стало легальным, донор был еще жив, значит, умер он не так давно, правильно?

— Правильно.

— И потом еще вот это. — Терри задрал маечку Джастина — на спине у него была родинка, похожая очертанием на Западную Виргинию или на чайник с длинным носиком. Джастин, не глядя, рассеянно ударил папу по руке, и Терри отпустил край майки.

Марта улыбнулась и прикрыла глаза: она устала щуриться от лучей отражавшегося в озере солнца.

— Он часто произносит бранные слова, — задумчиво заметил Терри.

— Кто?

— Джастин.

— Ладно тебе глупости-то говорить.

— Нет, правда. Тебе не кажется, что он слишком часто ругается для трехлетнего?

— Ты не ругайся при нем, и он не станет, — сказала Марта.

— А я и не ругаюсь.

— А только что?

— Когда?

— Секунд десять тому назад. Ты помянул нечистого.

— Это не считается. Я-то говорю о совсем уж грубых словечках.

— Для него это просто слова. Смешные звукосочетания.

Терри промолчал, наблюдая, как сынок роет в песке канавки хвостом динозавра, а потом спросил:

— Ты никогда не задумывалась, не могли ли какие-то воспоминания того парня — донора в смысле — передаться Джастину на генетическом уровне?

— Это как у Юнга, что ли?

— Это еще кто?