Был Варганов когда-то директором Суздальского музея, позднее стал заниматься раскопками и реставрационными работами по всей Владимирской области. Роста он невысокого, подвижный, пожилой. Начнет говорить о Суздале, сразу поднимаются его мохнатые брови, загораются запрятанные за стеклами очков небольшие, неопределенного цвета глаза. Видно, для него, старого члена партии, Суздаль с его нарядными церквами и башнями — это и первая, и вторая, да, наверное, и десятая на всю жизнь любовь.

Жаль только — не хватило Алексею Дмитриевичу досуга самому написать книгу о своей деятельности и о неустанной любви к землям на Суждали.

Задумал он найти древний собор Мономаха. Вчитываясь в старые письмена, сопоставляя их между собой, он старался отыскать ту нить, которая привела бы в конце концов к истине.

Раскопки начались под самыми стенами ныне существующего здания собора Рождества Богородицы. Сперва шел белый камень позднейшего фундамента. Когда же начали попадаться огромные, неправильной формы валуны, соединенные меж собой известковым раствором, Варганов ни на шаг не отходил от раскопок. В Киеве стены древнейших Церквей были сложены из булыг песчаника. Клали те булыги в два, три и четыре ряда, скрепляли их известковым раствором, рядами пускали пояски из плинфы и опять клали булыги.

«Неужели и в Суздале будет найдена плинфа?» — спрашивал он самого себя, мечтая отыскать хотя бы обломки того древнего плиткообразного кирпича, широкого и плоского, совсем непохожего на современный.

Варганов Алексей Дмитриевич.

Контуром показан план существующего Суздальского собора, штриховкой — план собора Владимира Мономаха. (Здесь и дальше чертежи взяты из книги Н. Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси». Москва, 1961 г.)

Кончался рабочий день. Варганов не шел домой, а спускался в шурф и взглядом охотника рассматривал каждый камешек, торчавший из стенки.

Наконец заступ рабочего обнаружил плоский розовый кирпич, напоминавший киевский. Эта первая найденная плинфа была слегка покороблена и сохранила на своей поверхности отпечатки пальцев древнего плин-фоделателя.

Так подтвердилась запись XIII века о том, что суздальский храм был похож на собор Киево-Печерского монастыря. Так Варганов нашел фундамент храма Владимира Мономаха.

Любопытно, что во время раскопок предыдущих лет археологи на один только штык лопаты не добрались до слоя плинфы. Не открылась им тайна Мономаха.

Повел Варганов раскопки и в других местах вдоль стен существующего собора. Он выяснил, что эти стены не были связаны с фундаментом храма Мономаха, а несколько сдвинуты к северу и повернуты под небольшим углом.

Увлеченный поисками, он продолжал копать в Суздальском кремле. Ему хотелось найти остатки княжеского терема, о котором в летописях говорится: Мономах «тут же и двор себе устрой возле церквы».

Варганову не удалось найти терема, возможно, здание было деревянным. Зато он нашел круглые, выложенные той же плинфой печи, в которых жгли известь для строительства храма Мономаха, нашел он также обугленные остатки землянок суздальских смердов. Поиски продолжались, были обнаружены основания нескольких печей для обжига плинфы.

Много еще чего нашел неутомимый изыскатель старины и под землей, и под фундаментами построек. Он ушел на пенсию, но ушел не для отдыха, а чтобы всецело отдаться археологическим раскопкам. Но его деятельность прервалась. В 1976 году он скончался.

Теперь можно подвести итоги. Главным в его жизни был Суздаль. Благодарные жители города назвали одну из улиц его именем. Возможно, когда-нибудь на площади будет установлен ему памятник. А сейчас лучшим для него памятником является его детище — весь «украсно украшенный» архитектурный ансамбль города-музея.

Много энтузиастов восстанавливало древнюю красу и славу царства славного Гвидона. Но он был зачинатель, и среди них самый неуемный, самый настойчивый, самый пламенный.

И пусть все, кто приезжает в Суздаль со всех концов нашей великой страны и из-за границы, помнят имя Алексея Дмитриевича Варганова...

Умер Владимир Мономах в 1125 году. Киевский стол занял старший его сын, Мстислав. Был он храбр и правил твердой рукой. Остальные князья почитали и боялись его. Затаив вражду, они до поры до времени смирно сидели по своим городам. Но через семь лет Мстислав умер, и тотчас вспомнились старые обиды. Пошли дружины Ольговичей — сыновей Олега Гориславича Черниговского — на дружины сыновей Мономаха. Победа досталась Мономаховичам. И поднялась с той поры жестокая и упорная борьба за города и за земли внутри Мономахова племени: младшие дядья воевали против племянников — сыновей Мстислава, а Ольговичи держали сторону то тех, то других.

Много стало князей на Руси. И каждый из них хотел большего почета, домогался лучших земель. Не держали они в сердцах бережения к тому городу, с коим на короткий срок связывала их судьба. Не было у них заботы о своих временных подвластных, и одна таилась дума: как бы забрать со смердов, холопей, посадских что ни на есть больше для себя и для своей дружины и челяди.

Еще лютее и беспощаднее, чем их отцы и деды, боролись они меж собой за Киевский великокняжеский стол и за другие города. Порой мирились, собирались на съезды, пировали в шатрах и в гридницах друг с другом; браками сыновей и дочерей скрепляли союзы, но через год-другой изменяли дружбе, бросались в новые битвы, убивали своих родичей, сажали их в темницы, ослепляли, отравляли. А иные князья посылали гонцов в степи бескрайние, звали на помощь половецкие орды.

Набегали дикие кочевники и без зова князей; тысячи женщин и детей угоняли они в плен, жгли города и веси.

От этих кровавых усобиц много терпел простой народ — хлебопашцы, жители городов. Не всегда терпел, а, случалось, и за оружие брался.

Но неохотно и кратко поминают летописи о восстаниях народных то в одном городе, то в другом. В теремах княжеских и боярских, в монастырских кельях составлялись летописи; прославляли они князей, их подвиги и деяния, а о страшной доле смердов молчали пергаментные листы.

И один лишь создатель бессмертного «Слова о полку Игореве» сказал правду о горе и о гневе простого народа и о любви народной к своей отчизне.

Тоска разлился по Руской земли,

Печаль жирна «обильная» тече средь земли Рускы

А князи сами на себе крамолу коваху,

А погании «половцы» сами победами нарищуще

«наскакивают» на Рускую землю...

Покидали мирные жители князей, снимались с земель дедов и прадедов — с Киевщины, с Переяславля-Южного, с Волыни, с Черниговщины. Целыми семьями и родами плыли они вверх по Днепру, перетаскивали через волоки свой ладьи в Москву-реку да в Оку. А у кого не было ничего за душой, тот шел пеший сквозь дремучие леса Брынские теми дорогами прямоезжими, по каким, бывало, хаживал крестьянский сын — славный богатырь Илья Муромец.

Путь переселенцев лежал в дальние края залесские — на Оку, на Клязьму с ее притоками, к Ростову, до самой Волги. Там, по слухам, жилось покойнее и вольготнее. Ехали купцы, ограбленные князьями, ехали дружинники из побитых дружин, ехали обиженные бояре, а больше всего шло пешком простого люду.

Шли кузнецы-ковали, плотники-древоделы, каменщики-камнесечцы, гончары, оружейники. Каждый из них брал с собой орудия своего труда. А простые хлебопашцы прятали в котомках сошники железные да серпы зазубренные, а конные дружинники держали у поясов мечи да копья.

И сберегли переселенцы в сердцах своих горькую тоску по разоренной, покинутой родине, память о родных краях. Называли они прежними, милыми душе именами те реки, города и веси, где копали новые землянки, рубили новые избы, где запахивали раскорчеванные нивы.

Так встали на Суздальской земле города — Переславль-Залесский, Звенигород, Галич, Стародуб, Косня-тин, возникли многие селения. И реки тоже получили киевские прозвания: Лыбедь, Трубеж, Почайна, Ирпёнь и многие другие.