Шум в зале суда усилился, часть публики вскочила со своих мест.

— Господа! — воскликнул Мюнхгаузен. — Сейчас я вам все объясню… Этот день — мое открытие! Мой подарок родному городу!

— Фигляр! — закричала баронесса. — Сумасшедший! Зал засвистел, затопал ногами.

— Да подождите! — умолял публику барон. — Позвольте я вам объясню… Это правда… Существует такой день! Вернее, он должен существовать! Это необходимо!..

— Что вы натворили, Карл? — Бургомистр в отчаянии всплеснул руками.

— Я не шучу, — искренне сказал барон, но его голос потонул в общем шуме.

— Будь проклят, исчадье ада! — крикнул пастор. — Будь проклят каждый, кто прикоснется к тебе!

— Суд оскорблен! — кричал судья и бил молоточком в гонг. — Решение о разводе отменяется! Заседание закрывается!

Публика шумно поднялась с мест. Кто-то смеялся, кто-то улюлюкал, кто-то кричал что-то, указывая в сторону Мюнхгаузена.

— Ведь я умолял вас! — бургомистр обхватил голову руками. — Почему нельзя было подождать хотя бы до завтра!

— Потому что каждый лишний час дорог… Я вам сейчас все объясню. — Мюнхгаузен попытался овладеть вниманием бургомистра, схватил его под руку, но тот в отчаянии затряс головой:

— Я старый больной человек. У меня слабое сердце. Мне врачи запретили волнения.

Взглянув еще раз на распятие, Марта услышала все нарастающий шум голосов. Она испуганно обернулась, попятилась и бросилась бежать.

Бургомистр в изнеможении сидел в углу кабинета, обхватив голову руками.

— Вы — умный человек, вы должны понять, — говорил Мюнхгаузен, стоя перед бургомистром.

— Я глупый… Я не хочу этого знать…

— Сколько дней в году? Триста шестьдесят пять! Точно?… Нет, не точно, — Мюнхгаузен ласково погладил бургомистра, пытаясь его ободрить. — В обыкновенном году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов суммируют, и возникает еще один день, то есть каждый четвертый год становится високосным! Но казалось, что и этого недостаточно. В обычном году — триста шестьдесят пять дней, шесть часов и еще… еще… три СЕКУНДЫ! Это подтвердит вам любой астроном. Надо лишь взлететь к звездам с хронометром в руках и проследить за вращением Земли. Три секунды неучтенного времени! Три секунды, которые сбрасывают почему-то со счета!.. Почему? — он стремительно обернулся к двери. Перед ним стояла Марта.

Не замечая ее дорожного наряда, он бросился к ней, восторженно обнял за плечи. — Милая! Все дело в том, что в нашем распоряжении есть лишние секунды, но мы их не учитываем! Но ведь за годы эти секунды складываются в минуты, за столетия — в часы… И вот, дорогие мои, оказалось, что за время существования нашего города нам натикало лишний день. Тридцать второе мая!

— Все? — устало спросил бургомистр.

— Все! — сказал счастливый барон.

— И вы ничего умней не придумали, как сообщить об этом на суде?

— При чем тут суд? — удивился барон. — Мне важно было сообщить об этом людям, и я это сделал. — Только теперь он заметил, что за спиной Марты стоял испуганный Томас, за Томасом — растерянные музыканты.

— Вы надеялись, вам поверят? — Бургомистр поднялся со своего места.

— Ну а куда ж деться от фактов? Ну не идиоты же мы, чтоб отказываться от лишнего дня в жизни? — Мюнхгаузен подошел к Томасу. — Томас, ты доволен, что у нас появилось тридцать второе мая?

— Вообще-то… — замялся Томас, — не очень, господин барон, первого июня мне платят жалованье…

— Ты не понял, — недовольно поморщился барон. — Появился лишний день, глупый. А вы рады новому дню? — обратился он к музыкантам.

— Смотря на что он падает, — ответил за всех скрипач. — Если на выходной, то обидно, а если, скажем, на понедельник, то зачем нам два понедельника?…

— Убирайтесь! — гневно крикнул барон. Томас и музыканты поспешно удалились.

— Вы напрасно сердитесь, — усмехнулся бургомистр. — Люди не любят новшеств… Есть порядок… Скажу вам по секрету, я тоже не очень доволен нашим календарем. Но я не позволяю себе срывов! Время для срывов не пришло…

— А ты, Марта? — барон грустно посмотрел на жену. — Ты-то понимаешь, что я прав?

— Извини меня, Карл, — Марта отвела взгляд. — У меня все перепуталось в голове… Наверное, ты прав. Я плохо разбираюсь в расчетах… Но нас уже не обвенчают. Это я поняла. И я ухожу. Не сердись, милый… Я устала…

Музыканты заиграли в отдалении тему их томно-шутливого танца.

— Я люблю тебя, — растерянно и тихо сказал Мюнхгаузен.

— Я знаю, милый, — вздохнула Марта. — Но ради меня ты не хочешь поступиться даже в мелочах… Помнишь, когда мы встречались с Шекспиром, он сказал: «Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного…»

— Но потом добавил: «Препятствия любви только усиливают ее».

— У нас их чересчур много, этих препятствий, — улыбнулась Марта сквозь слезы. — Они мне не по силам… Господи ну почему ты не женился на Жанне д'Арк? Она ведь была согласна… А я — обыкновенная женщина. Я не гожусь для тридцать второго мая.

— Послушайте, — вмешался бургомистр, — дорогой барон, нельзя так испытывать терпение женщины. Ради нее, ради вашей семьи вы можете признать, что сегодня тот день, который в календаре?

— Как же это можно? Ведь я говорю правду!

— Да черт с ней, с правдой, — закричал бургомистр. — Иногда необходимо соврать… Господи, и такие очевидные вещи приходится объяснять барону Мюнхгаузену. С ума сойдешь с вами!

— Ты тоже так считаешь? — спросил барон Марту.

Та пожала плечами, хотела что-то сказать, барон остановил:

— Нет. Не говори! Я сам пойму!

Она не ответила. Он подошел к ней, заглянул в глаза.

— Хорошо! — вздохнул барон. — Ладно. Пусть будет по-вашему. Что мне надо сделать, бургомистр?

За столом сидел печальный и озабоченный герцог Георг. Рядом с ним — пастор Франц Мусс и группа ближайших советников.

Мюнхгаузен, как провинившийся ученик стоял в центре кабинета. У двери расположился бургомистр, который изо всех сил пытался выглядеть спокойным.

— Да, — сочувственно вздохнул герцог. — Да! Да! Да! В мире существует определенный порядок. Один день сменяет другой, за понедельником наступает вторник… Нельзя менять ход времени! Это недопустимо! Люди не будут различать праздники и будни! Возникает путаница, что надевать: деловой сюртук или нарядный камзол!

— Самое страшное, — вмешался пастор, — прихожане не смогут точно знать, когда Рождество, а когда Пасха.

— Ваше величество, — осторожно вмешался бургомистр, — барон осознал свою ошибку. Он погорячился и теперь раскаивается…

— Значит, вы готовы признать, что сегодня первое июня? — спросил герцог.

— Хоть десятое! — устало сказал Мюнхгаузен.

— Не десятое, а первое! — возмутился пастор. — И не делайте нам одолжения!

— Барон, ведь вы разумный человек, — примирительно сказал герцог. — Я всегда относился к вам с симпатией…

— Всегда! — кивнул пастор.

— Вы правильно и со вкусом одеты: свободная линия плеча, зауженные панталоны… Вы могли бы стать примером для молодежи. И если вы встанете на верный путь, я уверен, наш уважаемый пастор обвенчает вас с вашей избранницей! Не так ли, святой отец?

— Да, — сказал пастор. — Но при одном условии: барон должен отказаться от всего…

— От «всего»? — вздрогнул Мюнхгаузен.

— От всех ваших богомерзких фантазий! — сухо пояснил пастор. — Вы должны публично признать, что все это — ложь! Причем я требую, чтобы это было сделано письменно!

— Письменно?

— Да. Письменно врали, письменно отрекайтесь.

— Мне не написать второй книги, — вздохнул Мюнхгаузен. — Я и на эту истратил целую жизнь…

— Никто от вас книги и не требует, — сказал герцог. — Все должно быть сделано в форме официального документа: «Я, барон Мюнхгаузен, заявляю, что я обыкновенный человек, я не летал на Луну, не вытягивал себя за волосы из болота, не скакал на ядре…»

— «…Не отпускал жареных уток, — подхватил пастор, достав книгу барона и листая ее, — не выращивал на голове оленя вишневого дерева…» И так далее. По всем пунктам!