Они стали подниматься по лестнице на второй этаж.

...Я осмотрелся вокруг. Рядом, среди неразорвавшихся гранат и каких-то камней, лежал «мусульманин». По виду – убитый. Из-под руки торчал приклад автомата. Я потянул правой рукой за приклад, выдернул автомат из-под неподвижного тела. Пошевелил пальцами левой руки. Двигаются. И боли вроде бы особой нет. Только локоть ноет: видно, удар сильный был. А вся кисть в липкой крови.

На четвереньках я стал пробираться вдоль парапета и наткнулся на Сашу Звезденкова. Он сидел, прислонившись спиной к каменной кладке, вытянув длинные ноги. Все лицо у него было в крови.

– Эй, москвич! Жив?

– А. Орел! Зацепило меня. – в голосе у Сашки было столько обреченности, что мне стало не по себе.

– Куда? В голову? Сильно?

– Не знаю. И в лицо, и в руку. Перевяжи. Тошнит. Рукав у него был черный от крови. Тошнота – это от потери крови, от болевого шока. Выдернул индивидуальный пакет из верхнего кармана куртки, надорвал обертку. Где рана? Где перевязывать? Темно, ни черта не видать! Схватился за липкую от крови раненую руку и быстро пальцами прощупал. Ага, вот вроде бы дырка! И кровь идет.

– Здесь, что ли?

– Не знаю. Не чувствую.

Кое-как я перевязал ему руку. – Лежи здесь, не высовывайся. Мне идти надо.

– Давай.

Я распустил подлиннее ремень на автомате, забросил его за шею и рванул вперед. Бежал я почти на четвереньках, петляя, как учили нас на КУОСе, и веером палил из автомата.

И тут, словно гигантской раскаленной иглой меня ударило в левую – мою невезучую руку!

Не помню, как я оказался под сводами подъезда Дворца. Приткнулся к стене. Рука почти полностью отключилась. Я ее просто-напросто не чувствовал! Рукав набух от крови. Вот черт, второе ранение, и все в одну руку! Попробовал шевелить пальцами. Вроде бы чуть двигаются! Но руки я почти не чувствовал!

– Миша! Яша! – кричали со всех сторон.

«Чтоб своих не перебить!» – сообразил я и тоже закричал:

– Миша! Яша!

Куда дальше? Что делать? Ах, да! По приказу, наша группа должна была работать на первом этаже. Надо было подавить сопротивление противника, освободить от него все помещения, взять под охрану сейфы с документами!

Выставив вперед ствол автомата (благо он висел у меня на шее на длинном ремне) и удерживая его правой рукой за рукоятку – левая отнялась окончательно, – я двинулся по коридору.

И тут я вспомнил свой сон в Баграме. Елки-палки! Даже дыхание перехватило! Это же был тот самый коридор, и двери были те же самые, ну, которые я видел во сне! Что же это было? Может быть, это Господь Бог предупреждал меня? Ох, чувствую, что не зря предупреждал!

Впереди кто-то из наших палил из автомата в дверь кабинета. Потом подбежал, положил под дверь гранату и отскочил за угол. Я тоже прижался к стене. Оглушительно грохнуло. И вдруг на всем этаже выключилось освещение. Темень – хоть глаз коли. Мигнул свет, еще раз мигнул... Ф-фу, слава Богу, перевел я дух. Электричество врубилось. Наверное, осколками замкнуло проводку. Кто-то закричал:

– Мужики, «эфки» не кидайте!

Да, наверное, бросили оборонительную гранату Ф-1 в чугунном ребристом корпусе, а у нее убойная сила – не приведи Господь! Да еще в замкнутом помещении! Конечно же, лучше использовать наступательные РГД!

Я пробежал еще несколько шагов по коридору, который показался мне бесконечно длинным, и дернул на себя ручку какой-то двери. Дверь открылась, внутри была полутьма, но я разглядел, что там стоят какие-то столы, диван. Я выхватил из кармана гранату, зубами рванул чеку и накатом запустил ее в глубь комнаты. Постукивая, граната покатилась по паркету, а я захлопнул дверь и отскочил к косяку. Внутри рвануло, скрипнув, распахнулась дверь, выпуская из кабинета клубы дыма и пыли.

Вот тут меня и настигла автоматная очередь.

Стреляли откуда-то сбоку слева, видимо, из приоткрытой двери. Автоматная пуля пробила мой морально и физически устаревший бронежилет и, разворотив его металлические пластины, вошла мне в левый бок, прямо под нижнее ребро. Удар был такой, как будто ломом шибануло! Меня сшибло с ног, я правым боком упал на пол, в голове на секунду все помутилось, но сознания не потерял. Инстинктивно выставив автомат в сторону предполагаемого противника, я наугад выпустил веером в полутьму длинную очередь и услышал чей-то дикий вопль. Как на кошку наступили.

Меня тошнило. В раненом боку как будто кто-то ковырял раскаленной кочергой – так было больно. Попробовал приподняться. Получилось.

Кто-то из наших ребят наткнулся на меня:

– Ты что, ранен? Идти можешь?

Я кивнул.

– Подгребай к выходу. Там вроде бы наших перевязывают. Смотри, осторожней, как бы свои не добили! Из здания не выходи: приказ всех, кто выходит из Дворца – мочить!

Черт возьми! Как обидно! Еще чуть-чуть – и победа, а мне выходить из игры? А победа ли? Вокруг шла стрельба, грохнул взрыв гранаты, на каску посыпалась штукатурка с потолка.

Слабо соображая, что делаю, я сунулся в какой-то темный закоулок. Прямо передо мной была металлическая лестница. Рядом оказались двое солдат из «мусульманского батальона». Вид у них был несколько растерянный, но достаточно воинственный. Я машинально отметил про себя, что солдатам вроде бы не было команды заходить во Дворец. Они должны обрабатывать его снаружи. Эти молодые ребята, которые смогли себя пересилить, смогли войти во Дворец, теперь, наверное, должны стать хорошими вояками. Если останутся в живых.

Они со страхом смотрели на меня:

– Товарищ офицер, вы ранены? – спросил один.

– Все нормально! Вперед, ребята! – сказал я им, стараясь выглядеть оптимистично, бодро и уверенно.

В этот момент рядом, буквально в пяти шагах справа от меня, разорвался огненный шар. Видимо, это была РГ-42, которую швырнули вниз с лестничного пролета. Отчетливо помню, что за сотую или тысячную долю секунды до того, как осколки гранаты и гранитная крошка долетели до меня, я судорожно и крепко зажмурился, сжал веки. Жестко хлестнуло осколками по лицу, по рукам, по ногам. Взрывная волна сбила с ног.

...27 декабря моя жена Таня весь день чувствовала себя плохо: болела голова, было плохое настроение, угнетало какое-то непонятное чувство тревоги. Вечером она прямо с работы зашла в детский сад за детьми. Приготовила ужин. Ребята поели, а сама есть не стала.

– Коля! – обратилась она к старшему сыну, которому было тогда шесть лет. – Я прилягу, немного отдохну, присмотри за Андрюшей. Поиграй с ним.

– Хорошо, мам...

Таня уже задремала, но вдруг ее словно подбросило. Она вскочила с дивана и подбежала к окну. За окном шел снег. Было тихо и темно. Сзади тихо подошел двухлетний Андрюшка и прислонился к ноге.

– Ночь... Темень... – тоскливо проговорила Таня. – Где же наш папа, Андрюша? Что он сейчас делает?

Андрюша посмотрел в окно на декабрьский снегопад и вполне серьезно вдруг сказал:

– Убили, наверное.

Но и тут сознание ушло от меня только частично, буквально на несколько секунд. И в эти секунды мне казалось, что я медленно, как в невесомости, лечу по чуть наклонной траектории внутри какой-то огромной и темной трубы. У меня ничего не болело и было ощущение какой-то бестелесности. И все же я попробовал шевелить руками и ногами, запрокидывал голову, чтобы придать «полету» какую-то направленность, но все мои вялые попытки были тщетны. Потом пришло ощущение боли. Болело лицо, руки, ноги, все тело. Мне чудилось, что мое лицо вдруг начинает раздуваться до неимоверных размеров, и при этом как бы все онемело.

Наконец я пришел в себя. Попытался приподнять голову, увидел, что один солдат лежит без движения, второй вроде бы шевелится, пытается встать.

Дальше я действовал, как на автопилоте, не особо соображая, и тем не менее, как потом выяснилось, действовал совершенно правильно. Здесь, в полутьме, меня запросто могли бы застрелить свои. Кровь залила обе белые повязки на рукавах, лица не разобрать: тоже в крови. Форма на мне – афганская. Поэтому единственно верным решением было ползти к выходу, туда, где посветлее.