Почтительно приветствовав сего генерала, как старшего и званием, и летами, поехали мы рядом главною аллеею, причем среди офицеров с приязнню увидел я Никиту, коий, порохом опаленный и с рукою на перевязи, превесело мне моргнул.

Покуда мы добрались до дворца, свечерело, и туман озерный, как водилось, густою пеленою наполз на чернеющие рощи. Сойдя с коней, позволили мы слугам увести оных; тогда старый генерал, прервав некое забавное повествование, Лизе моей руку поцеловал и молвил:

– Прошу у вас, сударыня, позволения – для беседы важной, хотя и недолгой, супруга вашего похитить. Вы же, господа, можете быть свободны, благодарю всех за службу.

Последние слова к офицерам относились; оные, честь отдав, разошлись восвояси, Никита же Лизу увел, коя на прощанье тревожный взгляд бросила, полагая, что генерал, быть может, за некое упущение тазать меня будет или же инако свой гнев проявит. Но старец таковым величавым и ласковым жестом ея успокоил, что куда и тревога Лизина девалась…

Винтовою железною лестницею генерал провел меня во второй этаж ко дворцу пристроенной башни, где устроен был покой круглый, весь коврами устеленный и турецкими подушками, гораздо лучше кресел для неги приспособленными. Горели там свечи в шандалах, имелись загодя приготовленные трубки, бутыль с вином и все, что потребно для дружеской конфиденции. Можно было подумать, что старец сей и битву заранее предвидел сегодняшнюю, и счастливый для "Астреи" исход оного сражения, и нашу последующую встречу.

Гостеприимным жестом меня от излишней церемонности освободив, хозяин пригласил сесть на низкую оттоманку. Хлопок его в ладоши, будто на театре демона из преисподней, из нижнего этажа казачка вызвал, с двумя готовыми чашками кофею и на том же подносе разожженным трутом.

Итак, отхлебнув крепкого кофею и закуривши, мы с генералом улыбнулись друг другу уже почти приятельски, и вельможа сей для начала мне поведал, что "Астреи" щедрая покровительница, под литерами "ЕИВ" сокрытая, суть не фирма, но женского полу владетельная особа, из фунта кофею лишь малую чашечку для своих ночных бдений вываривает, отчего иные угощенные ею персоны мало не в оглум приходят.

Нечто припомнилось мне, из истории российской ведомое, но высказать сию догадку я не осмелился. Однако генерал, наклонением головы и опусканием ресниц давши понять, что без слов меня разумеет, приветливо молвил:

– Вижу, сударь, что к понимаю истины с нами происходящего вы сами уже довольно приблизились. И вправду, никакой видеофильм в поместье моем не записывают; но творится здесь иное, несравненно важнейшее…

"В поместье моем" – нечувствительно во мне откликнулся некий, власно как чужой голос: наконец-то все на места свои становилось, хотя и новыми загадками паче прежнего обрастало! Генерал же тем временем спокойно продолжал:

– Вы, сударь, к тем немногим людям принадлежите, кои, будучи неким поручением озадачены, лишь тогда оное исполнить могут, когда о целях его достаточно осведомлены. Посему, впрямую права не имея вас во многое посвящать, иным образом дам вам понять, к чему мы все здесь призваны…

Отложивши трубку, генерал место свое покинул – притом заметил я, что косвенно поглядывает он на цыферблат больших с маятником часов, у стены поставленных. Вернулся хозяин мой с книгою добротного старинного облика, с позолоченным обрезом, при виде коей ощутил я боль пренеприятного напоминания… Очки! В волнении после боя и при беседе сей с таинственным вельможею об оных призабыв, ныне полез я в карман – и лишь обломки безвозвратно погибшей оправы да куски стекол извлек на свет Божий. Итак, драгоценной для меня способности читать и писать лишен я был надолго, если не навеки.

Изо всех сил сдерживаемого мною отчаяния моего как бы не замечая, генерал страницу некую открыл, матерчатою вышитою закладкою заложенную, и любезно к глазам моим поднес. Но каково же было мое восторженное изумление, когда вдруг ясно, власно как в юные годы, и безо всяких очков прочитал я строки: "И воззрел Господь Бог на землю, и вот, она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли".

Значения не придав и радостной свершившейся во мне перемене, собеседник мой вновь ласково ко мне обратился:

– Помните вы, без сомнения, как за грехи многие покарал Господь наш род людской потопом. Но как сие ни прискорбно, с той поры люди не токмо от грехов очиститься не сумели, презрев даже искупительную жертву Спасителя, но к таковому развращению и падению нравов пришли, что и времена Ноевы пред нынешними показались бы праведными. Отчего же, спросите вы, долготерпению Господню конец не приходит, и накопление пороков и злодейств наших Судным днем не завершается? Иному ответил бы паки словами из Писания: неисповедимы пути Господни. Вам же открою прочим неведомое…

Ко мне чуть склонясь, понизил старец голос до шепота, и оттого вдруг затрепетал я, как бы ветром холодным насквозь пронизанный.

– За истекшие со времен ветхозаветных тысячелетия сам Господь изменился – и уже ни Своею десницею, ни чрез ангелов Своих не поражает народы смертию. Впрочем, может статься, что и сами люди, по природе суть двойственные, помимо зла столь много сокровищ духовных поднакопили, что Господу угодно в сей раз оказать нам милость…

– Какую же?! – губами коснеющими вопросил я, уже догадываясь, каков будет ответ.

– С некоторого дня начиная, одному Вседержителю ведомого, грехи людские начали умножаться вдесятеро противу прежнего. И вот, любя творение Свое – род Адамов, решил Он дозволить нам еще раз…

Нежданно хозяин на часы свои вновь оглянулся, фарфоровыми нимфами и амурами изукрашенные, и, речь свою прервав, с подушек легко поднялся. Пришлось нехотя и мне вскочить.

– Простите великодушно, сударь, – молвил старик, видимое волнение являя,– но нынче мы с вами расстаться должны немедля. Ласкаюсь надеждою вскоре беседу нашу приятную продолжить.

К флигелю своему через двор перейдя, невольно оборотился я – и увидел, что из окон башни не свечной желтый свет исходит, но, как и в прошедшие некоторые вечера и ночи, белое дивное сияние, самую чистую радость и покой дарующее. Каковы же были гости, навещавшие в сии часы старого генерала, мне лишь догадки оставалось строить…

Престранною показалась мне сия ночь, неким грозным предчувствием наполненная; не сумев уснуть, покинул я свою комнату. Долго бродил темным парком, лишь неровно чрез окна домов освещенным, покуда не очутился на краю знакомого поля, где вчера немногие пучки сухих стеблей кукурузы еще находились. Теперь же и оные были сплошь вытоптаны, ибо вся местность являла собою один сплошной бивак, красным светом костров залитый. Видел я ближайший ближний гвардейский бекет, палаток ряды воинских и ружья в козлах; тут, невзирая на полуночный час, ординарец проскакивал с пакетом, там солдаты, у огня севши в кружок и закусывая, точили нескончаемые колты. Инде перетаскивали картузы с порохом, повар же отгонял от разделываемой туши стаю одичалых бродячих, из нового времени, собак.

На тропинке боковой, между акациями шедшей, разминулся я с двумя офицерами, вежливо пальцы к треуголкам приложившими. Решительно всех бежал сон в эту ночь… Удаляясь уже, поймал я одним из двоих отчетливо сказанную фразу:

– Hierj`ai fai топ testament.

Другой же возразил на сие:

– IL те semble qie c`est топ anniversair dem ain…

"Вчера сделал я свое завещание.– А мне сдается, что завтра мой день рождения", – мигом перевел я для себя – и уж вовсе с какою-то обреченностью понял, что мне теперь ведом язык французский, никогда ранее мною не изучаемый…

О Боже, что творится со мною, отчего колотит меня, власно как в лихорадке, и нестерпимо теснит мою грудь – думал я, бродя дальними аллеями, покуда не ободняло и чистая синева, вместе с туманом дворец пред рассветом залившая, веселыми розовыми бликами на белизне колонн не сменилась…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: