Шла передача из кабачка «13 стульев». Там появились новые герои, но они почему-то не привлекали ее внимания. Остроты казались такими же плоскими и затертыми, та же пани Катарина так же бесцветно пела не своим голосом. И от этого становилось еще тошнее.

Даже не глянув в сторону телевизора, по коридору прошел Николай и скрылся за входной дверью, осторожно притворив ее. Сармите порывисто вскочила, но тут же одернула себя и почему-то на цыпочках, слегка приседая, тоже пошла к выходу.

Николай стоял на берегу, на том самом месте, где она была каких-то двадцать минут назад. Чувствовалось, что он весь устремлен вдаль и всматривается в цепочку городских огней, разбежавшихся пологим полукружием.

Сармите смотрела на него, остановившись у пролома в заборе, и боялась пошевельнуться. Почему он с таким постоянством ходит сюда, долго стоит так и неотрывно смотрит и смотрит на город? Что он ему? Сегодня она с полной определенностью узнала, что Николай не имеет никакого отношения к ее городу. Ну, бывал всего один раз нынешней зимой в командировке — что из того? Ведь это у нее там было много-много радостей, были первые потрясения, первые беды и теперь — одни горести. Сегодня рядом с Николаем — счастливый день! — Сармите на какое-то время сумела забыть о них и была ему предельно признательна. А он теперь, верно, вовсе забыл о ней и даже не догадывается о том, что она тоскует где-то рядом…

Сармите хотела шагнуть из тени на высвеченную луной дорожку, негромко окликнуть Николая. Но почему-то вышли из повиновения, отказали ноги. Она подождала, когда пройдет это внезапное оцепенение, сдержав всхлип, круто повернула и бросилась бежать.

Оказывается, Николай уже почти неделю в доме отдыха. Здесь, неподалеку. Не объявился, не позвонил, и она узнает об этом лишь из третьих уст — через Надю и Леньку.

Лиля была раздосадована и обижена поведением Николая, очень странным на ее взгляд. Не похоже что-то на него… Ладно, пусть только покажется!

Но обида тут же прошла. Понимала Лиля, что не зря он приехал именно сюда, явно стремился поближе к ней. Наверняка без Леньки тут не обошлось. Такой ход мыслей успокоил Лилю. Успокоил и обрадовал: никуда не денется от нее Коленька Русин, как миленький будет возле, рядышком. Надо ожидать его се дня на день, может быть, даже сегодня.

А что, если он и вправду заявится? Стукнет, сейчас в дверь и возникнет на пороге… Лиля настолько растерялась от подобного предположения, что забыла, куда и зачем она направилась. Стояла посреди комнаты, теребила, конец полотенца и не сразу сообразила, что надо взять в тумбочке мыло, зубную щетку и идти в умывальную комнату. Даже когда все было у нее в руках, она не спешила выходить в коридор, а присела к столу и пригорюнилась.

Да, теперь для нее все было намного сложней и запутанней. Не то, что зимой, в январе…

Как быстро промелькнули тогда те десять дней!

Кажется, лишь вчера приехали в город Ленька с Николаем, и вот уже все они, вчетвером, сидят в старом простеньком ресторанчике за прощальным ужином. За окнами пуржит, неистовствует метель, а вокруг них тепло, льется приглушенный свет, и по-домашнему — в полсилы, без всякой электроаппаратуры — играет оркестрик из пяти пожилых музыкантов.

Да, сегодня они могут позволить себе слегка покутить на прощание. А еще вчера, когда ребята в конце дня приехали с химкомбината, продрогшие, залепленные снегом и голодные, им не на что было даже поужинать. И Лиля с Надей, как нарочно, ничем не могли помочь: сами выдохлись. Вывернули все карманы, выпотрошили девичьи кошельки. Насобирали всего ничего… Лиле с Николаем пришлось идти в общежитие, где оставались несколько холодных котлет, литровая банка квашеной капусты и буханка хлеба.

Метель, внезапно свалившаяся на город после крещенских сорокаградусных морозов, уже разгулялась вовсю, вошла в неистовство. Боковые улочки перемело, редкие фонари почти не светили в сыпучей вихревой сумяти. Они брели по сугробным застругам, взявшись за руки, спотыкались и падали, помогая друг другу и свалиться, и встать. Снег склеивал ресницы, таял на разгоряченных щеках, знобкими каплями скатывался за воротники, руки стыли в мокрых перчатках. Но им вдвоем на пустынной улице было необыкновенно легко и весело. Взбудораженные, хохочущие, сплошь в снегу, они ввалились в гостиничный номер, чуточку напугав Леньку с Надей, и у них начался роскошный бедняцкий пир, которому, на счастье, в тот вечер не помешал никто из посторонних…

А в первые дни ребята жили на всю катушку. Снимали люкс, с коврами, мягкой мебелью и телевизором, который, правда, так ни разу, кажется, и не включили. Ранним утром, еще в самую темень, они уезжали на комбинат. Зато возвращались тоже рано, часа в два, и закрывались от всех в номере. Ленька приводил в порядок свои записи, иногда передавал по телефону срочные материалы в газету. А уж часов после шести начинался вечер открытых дверей. Кто только не приходил в люкс! Старые друзья — Олег с гитаристом Севкой, местные газетчики, корреспонденты центральных газет, областного радио и телевидения, съехавшиеся на пуск первой очереди нового химкомбината. Никогда раньше не слышала Лиля столько новых стихов и всевозможных баек-небылиц, модных песенок и наиновейших анекдотов, поэтических экспромтов и стихийно возникающих состязаний в остроумии. Весь этот художественный кавардак, этот цветник заезжих словесников-кудесников пьянил ее почище вина, будоражил и располагал к мечтам о какой-то изумительно искрометной жизни, ожидающей ее впереди.

Но вскоре многие разъехались, деньги у Леньки с Николаем иссякли, и все вокруг для Лили снова потускнело, вошло в обыденную колею. Особо остро она почувствовала разочарование в самый первый день после этой резкой перемены. Ребята перебрались в двухместную комнату, где не было ни телефона, ни умывальника, не говоря уж о других удобствах, и Лиля весь вечер по первости чувствовала себя неловко, словно ошиблась этажом и попала не в тот номер. Правда, и это прошло, развеялось, как развеялась морозная плотная мгла, почти неделю загустело стоявшая над городом. Лиля быстро привыкла к скромной комнатке, по-своему даже привязалась к ней. И вот снова приходится терять и ее: ребята сегодня уезжают. Ленька аж у начальника участка монтажного треста занял денег, расплатился за гостиницу, купил билеты на поезд, а на остальные закатил прощальный ужин на четыре персоны.

Колобродила за окном метель, а они сидели друг против друга, чтоб не банальными пожатьями рук, не многозначительными касаниями, а взглядами выразить взаимную благодарность за прожитые дни, передать печаль предстоящего расставания и сиюминутную радость дружеского застолья. Все еще были веселы, грусть коварно подкарауливала еще далеко, где-то там, впереди, когда Ленька и Николай попросили их, своих подружек, вытянуть над столом правые руки. Лиля подумала, что их заставят сейчас в чем-то торжественно поклясться, и недовольно поморщилась. Но она ошиблась. Ребята надели им на пальцы по необычному кольцу. Они с Надей глянули и расхохотались. Кольца были с гостиничных коек: узенькие, разрезные, из мягкого сплава, крашенные голубой эмалью, с ромбовидными уширениями, на которых тоже эмалью, только черной, были аккуратно выведены цифры — единица и двойка — номера коек в комнате.

Смеялись долго — все четверо. А потом Ленька махнул согнутым пальцем по глазам и сказал полушутя-полусерьезно:

— Ну вот, мы вас и окольцевали. Попробуйте теперь куда-нибудь деться…

Лиля потерла палец, словно все это произошло лишь несколько дней назад, словно лишь вчера сняла она памятное колечко. И сразу же забеспокоилась: а где оно, куда могла его сунуть? Вдруг Николай вспомнит и попросит показать? Надо сейчас же найти.

Лиля встала из-за стола и пошла к своей тумбочке.