– Хочешь чашку чаю? – спросила Элин.

Он обернулся, и у нее мгновенно заколотилось сердце. Девушка боязливо перевела взгляд на включенную настольную лампу.

– Только если ты составишь компанию, – любезно согласился он, и, снова взглянув на него, Элин встретила его внимательно смотревшие на нее глаза.

– Хорошо, – пробормотала она и заторопила на кухню – сердце у нее выпрыгивало из груди.

– Ну так расскажи мне об Элин Толбот, – попросил Макс, когда десять минут спустя они сидели перед дымящимся чайником.

– Да рассказывать-то и нечего, – со смущенной улыбкой потупилась она, и взгляд ее упал на его ноги в шерстяных носках. – Ничего, если я тоже разуюсь? Здесь становится слишком тепло.

– Хочешь, я найду тебе пару носков? – предложил он.

– Конечно, нет! – кокетливо отказалась она. – У меня есть свои. Премного благодарна.

Обрадовавшись поводу, она поскорее нагнулась, чтобы снять сапоги, пока он не заметил по ее лицу, что творится с ее сердцем оттого лишь, что он пришел в хорошее настроение.

– Ну, тогда расскажи, – снова попросил он, – где Элин Толбот научилась делать такие фантастические сэндвичи с сыром.

– Ой, Макс, – захихикала она и растаяла от теплого взгляда – не иначе, плакать ей сегодня в постели. – Это еще когда я стояла на кухне, держась за мамину юбку, – серьезно ответила она. Почувствовав, что больше не вынесет, Элин вскочила. – Можно я пойду проверю, как тут действует водопровод?

К семи часам вечера она уже знала, что скрывается за каждой из дверей шале. Когда Макс сказал: "Счастливых исследований!», она по ошибке сначала открыла дверь в спальню и обнаружила там одну кровать и суперсовременную ванную комнату в смежном помещении. Кроме того, к семи часам они с Максом, непринужденно болтая, обсудили множество тем. От стекла, применяемого для витражей, перешли к горному хрусталю, который использовался в производстве «Дзапелли интернациональ».

После этого, отвечая на вопросы Элин, Макс рассказал о Вероне, расположенной на перекрестке издавна известных торговых путей, и о римских древностях, сохранившихся в этих местах.

Элин была жадной слушательницей, но, когда Макс снова сменил тему со словами: «Ну, довольно о моей стране, скажи лучше, всегда ли ты жила в Бовингдоне», она испугалась, что выболтает лишнее о себе – точнее, о своих чувствах к нему, – и попробовала увильнуть:

– Лучше я займусь твоим ужином, а то не успею приготовить его до возвращения в гостиницу. – И она вскочила.

– Элин! – суровый голос остановил ее на полпути к кухне.

Девушка тревожно обернулась.

– Да? – спросила она и поняла, что выдала смятение своей души.

Как ни странно, Макс, к огромному ее облегчению, не подал виду, что заметил это, лишь посмотрел на нее серьезно несколько мгновений и потом ободряюще улыбнулся.

– Надеюсь, ты уже поняла, что я не съем ни крошки сегодня, если ты не составишь мне компанию?

– Вот как! – вырвалось у нее.

– Хочешь, чтобы я умер с голоду? – поинтересовался он.

– Посмотрим еще, что получится на ужин! – предупредила она и рассмеялась. – Может быть, ты сочтешь голодную смерть меньшим злом! – С этими словами она удалилась на кухню, в твердом убеждении, что этот человек может сделать с ней все, что пожелает.

Ели они снова за кухонным столом.

– Вкусно получилось! – похвалил он ее за эксперименты с макаронами, сыром и молоком.

– Вряд ли кто-нибудь еще в этих краях смог бы приготовить макароны с сыром, – рассмеялась она и, поймав взгляд, брошенный на ее смеющийся рот, бодро спросила: – Как твоя нога?

– Выживу, – сообщил он.

– Ты понимаешь, что тебе нужен покой? – серьезно спросила она.

– А разве, сидя здесь, я не даю ноге покой?

– Ногу нужно держать приподнятой. Наверное, чертовски дергает?

– Откуда у тебя познания в этой области? – поинтересовался он.

– Инстинкт, я думаю, – легкомысленно отозвалась она и, чувствуя, что само его присутствие взвинчивает ее, поняла, что нужно следить за собой. – Ты иди и устройся поудобнее, а я принесу кофе в гостиную.

– Я сварю кофе, – предложил он.

– Это, – твердо сказала она, – не отдых.

– Все англичанки такие суровые? – добродушно поинтересовался он.

– Англичанки не растеряются, когда нужно покомандовать мужчинами-итальянцами.

– Один – ноль в твою пользу, но я еще отыграюсь, – пригрозил он, встал и пошел, хромая, в гостиную.

Пока готовился кофе, Элин убрала со стола и помыла посуду. Но все эти заботы очень мало успокоили ее к тому времени, когда нужно было нести кофе. Макс сидел на полу, прислонясь спиной к кушетке, и смотрел на огонь. Услышав ее шаги, он обернулся.

– Вот… отдыхает, – доложил он, указывая на приподнятую правую ногу. – Садись сюда, на пол.

Место было не хуже любого другого, и Элин устроилась на полу, опершись о массивное кресло. Скоро нужно будет возвращаться в гостиницу, но сейчас она переживает счастливейшие минуты в своей жизни и не намерена торопить их…

Жаркое пламя камина согревало ее ноги в длинных белых носках. В комнате теперь было тепло – хорошо, что она сняла свитер. Но скоро ей одеваться – на улице, должно быть, холодно.

– Ну, расскажи мне о Максимилиане Дзапелли, – выхватила она листок из его вопросника и от души рассмеялась, когда он, ухмыльнувшись, передразнил:

– Да рассказывать-то слишком много придется.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась она в ответ и отвернулась, чтобы он не прочитал в ее улыбке, как она его любит.

Она не знала, как отнестись к словам, которые услышала:

– Давай уж сначала ты, милая красавица Элин… – И он подбодрил ее: – Ни за что не поверю, что «рассказывать-то и нечего».

– Что ж, пеняй на себя, – предупредила она, но все же сказала: – Начнем с того, что я родилась и выросла в Бовингдоне.

– И вкалывала на Сэма Пиллингера, – подхватил он. – Но эту малость я знаю и сам.

– А больше нечего рассказывать, – настаивала она.

– А про родителей?..

– Мои родители в разводе, – прямо ответила она, чувствуя, как дрожит ее голос.

Хоть бы он удовлетворился этим! Но он, конечно, не удовлетворится.

– Ты живешь с матерью, – протокольным тоном произнес он.

– И новой семьей, – добавила она, не собираясь развивать эту тему.

– С отцом видишься?

– Редко, – ответила Элин и неожиданно для себя выпалила: – «С глаз долой – из сердца вон» – вот его девиз.

– Тебя это мучает?

Она недовольно взглянула на него.

– Вот еще!

Но он не принял во внимание ни ее недовольный взгляд, ни насмешливый тон.

– Сколько тебе было, когда родители развелись? – мягко настаивал Макс.

Сначала она не собиралась отвечать, но он молча ждал – так упорно ждал, что она, пожав плечами, сдалась.

– Мне было двенадцать лет, когда он бросил нас. – Она решила, что не будет никакой беды, если скажет это, но уж вовсе не думала, что пустится в откровения. И тем не менее продолжала: – На самом деле я не знаю точно, ушел ли он сам, или это мать вышвырнула его.

Потрясенная тем, что сказала так много, мысленно ругая Макса, вытащившего из нее эту исповедь. Элин была готова ударить его, если последует какое-нибудь насмешливое замечание о способностях матери к метанию тяжелых предметов, раз она смогла вышвырнуть взрослого мужчину…

Но Макс не сказал ничего подобного, его тон казался спокойным, даже понимающим, когда, вглядевшись в нее внимательно и задумчиво, он неожиданно спросил:

– И как же это подействовало на тебя, Элин, – развод твоих родителей?

Она быстро перевела взгляд на огонь. Сделала движение, будто хотела встать и уйти. Но пока соображала, где оставила куртку, он, словно прочитав ее мысли, повернулся и успокаивающе положил ладонь на ее руку.

Девушка посмотрела на него так надменно, будто прикосновение оскверняло ее. Однако это не произвело желаемого действия – рука осталась где была, а он продолжал настаивать:

– Так больно?

– Совсем не больно, – холодно уверила она, но язык снова ее подвел: – Развод было лучшее из того, что им оставалось.