Жорж Дюмезиль подчеркивает аналогии между этими эпизодами и войной сабинян и римлян. На одной стороне — Ромул, сын Марса и любимец Юпитера, со своими соратниками, мужами грозными, но бедными и бессемейными; на другой — Таций и его сабиняне, богатые и умножающие свое потомство (ведь у них есть жены!). Два лагеря взаимно дополняют друг друга. Война прекращается не победой одной из сторон, а по инициативе женщин, уговоривших сабинян воссоединиться с воинством Ромула и поделиться с ним богатством. Оба царя — теперь единомышленники — учреждают культы: Ромул — Юпитера, а Таций — богов плодородия и земли, в их числе и Квирина. "Впредь никогда — ни в это двуцарствие, ни позже — никто не вспоминает о раздорах между общинами сабинян и латинян, детей Альбы и Рима. Во совершенное общество".[198]

Возможно (это мнение разделяют многие исследователи), что война и последовавшее за ней примирение сторон были подлинными историческими событиями, и слияние двух народов — автохтонов и завоевателей-европейцев состоялось в действительности.[199] Но то, что "исторические события" были задуманы и воспроизведены по мифологическому сценарию, заимствованному из индоевропейских культур, определенно является знаком. Глубокий смысл удивительного сходства скандинавского мифологического эпизода и римского исторического предания становится явным при изучении всех компонентов индоевропейского наследия в Древнем Риме. Вспомним сначала, что самая древняя римская триада: Юпитер, Марс, Квирин, — является выражением трехсоставной идеологии, зафиксированной у других индоевропейских народов: магия и верховная власть (Юпитер, Варуна и Митра, Один), военная функция (Марс, Индра, Тор), плодородие и экономическое процветание (Квирин, близнецы Насатья, Фрейр[200]). Триада функций представляет собой идеальную модель деления индоевропейских обществ на три четко выраженные класса: жрецов, воинов и скотоводов/пахарей (сошлемся для примера лишь на индийские касты брахманов, кшатриев и вайшьев; см. § 63). В Риме тройственное общественное деление исчерпало себя довольно рано, но память о нем можно различить в легендарном предании о трех племенах.

Однако ядро индоевропейского наследия облечено в сложную форму исторических событий. Две взаимодополняющие функции: главенство в магии и главенство в правовых вопросах пары Варуна-Митра, возрождаются в двух основателях Рима, Ромуле и Тации. Первый, неистовый богочеловек, находится под покровительством Юпитера Феретрия [Юпитера Поражающего]. Второй — спокойный и мудрый основатель sacra и leges [святынь и законов] — приверженец Фидес Публика. За ними следуют необычайно воинственный правитель Туллий Хостилий и Анкус Марций, в правление которого Город богатеет и ведет торговлю с дальними странами.[201] Следует вывод: божественные носители трех функций воплотились в "исторических лицах" — первых правителях Рима. Исходная иерархическая формула — божественное триединство — включает теперь понятие времени и выстроена в хронологической последовательности.

Ж. Дюмезиль дал ряд примеров «историзации» индоевропейских мифов в Древнем Риме. Это победа третьего Горация над тремя Куриациями — отголосок победы Индры и Триты над Трехглавым или легенды о двух калеках, Коклесе ("Циклопе") и Сцеволе ("Левше") и их параллель — скандинавские боги Кривой и Однорукий, т. е. Один и Тор.[202]

Сравнительные исследования убедительно доказывают, что истоки римской религии не следует искать в «примитивных», архаических верованиях:[203] в эпоху становления римского народа религиозная индоевропейская традиция была еще весьма устойчивой. Речь идет не только о мифологии и отправлении обрядов, но и о хорошо разработанной и четко сформулированной теологии: достаточно обратиться к выполненному Ж. Дюмезилем анализу терминов maiestas, gravitas, mos, аugur, аugustиs и других.[204]

Пристальное изучение «историзации» индоевропейских мифологических тем и мифо-ритуальных сценариев важно и по другой причине: этот процесс отражает главные черты религиозного духа римлян его неметафизическую ориентацию и «реалистическое» настроение. Действительно, многих поражает истовый — именно религиозный — интерес римлян к конкретным событиям космической жизни и истории; значение, которое они придают удивительным явлениям, объясняемым ими как знамения, и их нерушимая вера в могущество обрядов и ритуалов.

Жизнестойкость индоевропейских мифов, скрытых в древнейшей истории Города, в сущности, сама по себе есть феномен религии, отвечающий специфической структуре римской религиозности.

Неметафизическая ориентация и живой интерес (имеющий религиозную природу!) к конкретному событию — природному или историческому — очень рано сказались во взглядах римлян на аномальные явления природные катастрофы или новые повороты жизни. им — как и сельским жителям вообще — были привычны смены времен года и их закономерная последовательность, и любое радикальное изменение хода природы рассматривалось как покушение на законы их собственной жизни и — в конечном счете — как опасность возврата к хаосу (то же самое мы наблюдаем в Древнем Египте; см. § 25). Так же и любая аномалия: чудеса, необычные явления (рождение вундеркинда или уродца, дождь из камней и т. п.), — казалась им знамением перелома в отношении богов к людям. Недовольные боги гневаются, думали наблюдавшие чудо люди. Аномальные явления относились ими к загадочной ипостаси богов, считались в каком-то смысле "негативными теофаниями".

Яхве тоже являл свое могущество через космические феномены и исторические события. А пророки непременно комментировали их и толковали как зловещие предзнаменования (ср. § 116 и далее). Истинный смысл чудес не был понятен римлянам: их проясняли профессиональные жрецы. Это порождало изобилие пророческих ритуалов и трепет — почти страх — перед этрусскими гаруспиками,[205] а позднее — "Сивиллиными книгами"[206] и другими оракулами. Прорицание состояло в интерпретации видимых примет (ауспиций[207]) или услышанных знамений (омин). Толкователями могли быть только служители верховной власти и военные предводители. Однако римляне оставляли за собой право отклонять предзнаменования (ср. inter aua: Цицерон. "О гадании", I, 29). Случалось, консул — одновременно и авгур — предпочитал не выглядывать из своих плотно занавешенных носилок-лектики, дабы не увидеть ненароком знаков, которые воспрепятствовали бы его планам ("О гадании", II, 77). После того, как предсказание было всесторонне истолковано, начиналась процедура люстрации:[208] "негативные теофании" свидетельствовали о присутствии скверны, и от нее следовало избавиться.

На первый взгляд, непомерный страх перед чудесами и скверной можно было бы счесть суеверием. Однако тут мы сталкиваемся с разновидностью религиозного опыта: через необычное явление люди вступают в диалог с богами. Такое отношение к сакральному — прямое следствие религиозной оценки людьми явлений природы, повседневных занятий, исторических примеров, т. е. конкретного, частного и непосредственного. Обращение к ритуалу — другая сторона этого отношения. Поскольку божественная воля проявляется hic et nunc [здесь и сейчас] в виде самых разнообразных знамений и необычных явлений, важно знать, какой именно обряд будет самым действенным. Потребность узнавать — и даже в мельчайших деталях — харaктeрныe проявления каждого божественного существа вызвала к жизни сложный процесс их персонификации. Каждую из эпифаний божества с разнообразием его функций люди склонны рассматривать как отдельную «персону».