Помолясь, начнём опять

сказку новую слагать.

Говорят, живут в Расее

колдуны и чародеи,

ведьмы с Бабою Ягой,

в каждом доме – домовой,

возле рек лесных русалки

по ночам играют в салки

или водят хоровод.

Змей Горыныч здесь живёт.

По велению Кощея

он летает над Расеей

и, как коршун глупых птиц,

молодых крадёт девиц.

Злые сёстры лихорадки

учиняют беспорядки,

портят яблоки в саду,

травят воду и еду.

Не дают они проходу

беззащитному народу,

между делом иль на спор

насылая хворь и мор.

Проедают людям плеши

и кикиморы, и леший,

в глубине лесных болот

губят праведный народ.

В новолунье злая сила

поднимает из могилы,

лишь затихнет бой часов,

кровожадных мертвецов.

Загрызают вурдалаки

старых женщин, как собаки,

стаи злобных упырей –

красных девок и парней,

бледнокожие вампиры

забираются в квартиры

и, подобно злым сычам,

губят жертвы по ночам.

А найти на них управу

ни дружины, ни заставы,

где стоят богатыри,

ни крещёные цари,

ни волхвы, ни заговоры,

ни замки и ни запоры,

ни монахи, ни кресты,

ни молитвы, ни посты,

ни учёные советы

разных университетов

и ни прочий контингент

не смогли за сотни лет.

До сих пор у нас в Расее

правят злыдни и злодеи

на погибель всей страны.

Знать, и мы кой в чём грешны.

Перво-наперво, от Бога

отступились мы немного,

положить умело крест

вряд ли сможет кто окрест.

Во-вторых, мы позабыли

сказки все свои и были,

а должны бы наизусть

знать истории про Русь.

 * * *

В старину в одном селенье

у сельчан в большом почтенье

в добром здравье и с мошной

жили муж с своей женой.

Всё у них мирком да ладом

по обычьям и обрядам:

пашня славная и дом

с красной крышей и крыльцом.

Муж хозяйствует на поле,

а жена по Божьей воле

варит, моет, чистит, шьёт,

в общем, дом во всём блюдёт.

Так стараньем и заботой,

повседневною работой

в уважении сельчан

жили Марья да Иван.

Бог за веру и терпенье

им послал для утешенья

двух детей в едину ночь –

и наследника, и дочь.

Отмечало всё селенье

это славное рожденье,

веселились до утра

все от мала до стара.

А с утра друзья Ивана

снова взялись за стаканы,

и опять плясали вкруг

сорок Марьиных подруг.

После доброго зачина

всё пошло по жизни чинно,

без особых мук и бед

пролетело десять лет.

Прилежаньем и стараньем

отличались Маша с Ваней,

и помощники во всём

были матери с отцом,

почитали бабку с дедом,

мать не мучили обедом,

без претензий и хлопот

ели всё, что Бог пошлёт.

 * * *

Как-то летнею порою

Марья вместе с детворою

домовничала в дому

и, незнамо почему,

целый день была не в духе.

Как у немощной старухи

выпадало всё из рук.

Может, было недосуг,

может, хворь вселилась в тело,

может, просто надоело

каждый день варить и печь,

стены с крышею стеречь.

Всем известно, что причины

в бабьих душах для кручины

сверх того, конечно, есть –

кто их может перечесть.

К полдню солнце раскраснелось,

словно девица зарделось,

гонит всё живое в тень:

в сени, в лес и под плетень.

Лишь у Марьи ни минуты

нет, чтоб прятаться в закутах, –

все работы на одну,

как невзгоды на страну.

Тут помянешь вражье племя

сгоряча. А в это время

по деревне напрямик

незнакомый шёл старик

и негаданно нежданно

в избу к Марье да Ивану,

не здороваясь, вошёл,

не крестясь, залез за стол.

Марья ахнуть не успела,

как старик скатёркой белой

вытер руки и лицо

будто мытое яйцо,

шапку грязную в заплатках

кинул в детскую кроватку,

положил на стол кисет

и потребовал обед.

Не смущаясь, не краснея,

он сидел, набычив шею,

и плевал на чистый пол,

как верблюд или осёл.

Тут хозяйка не стерпела,

закричала, зашумела:

«Ишь, надумал что, нахал,

уходи, пока скандал

я тебе не закатила,

собирай, нечиста сила,

свои вещи и тряпьё,

чай, не царское бельё,

да и ты, чай, не царица,

чтобы мне с тобой рядиться».

И, как с закрома мышей,

погнала его взашей

с бабьей руганью и бранью.

А в ограде Маша с Ваней

стали мамке помогать

старика с подворья гнать.

А старик, как кошка, прытко

из избы скорей в калитку

прошмыгнул, и всем троим

пальцем грязным и сухим

погрозив, сказал сердито:

«Марья, мы ещё не квиты,

рассчитаюсь я с тобой

самой страшною бедой,

за такое угощенье

нет тебе вовек прощенья».

В землю топнул старикан

и растаял, как туман.

Марья тут перекрестилась,

долго в комнате молилась

на святые образа,

чтоб не грянула гроза.

 * * *

В тот же день пришло проклятье,

поселилось на полатях,

превратив цветущий дом

и в Гоморру, и в Содом.

Всё добро единым махом

разошлось по свету прахом:

всю одежду съела моль,

извела скотину боль,

пашеницу из-под крыши

за ночь вытаскали мыши,

тараканы и клопы

съели чуть не воз крупы.

Так дожились, что запаса

никакого, кроме кваса,

не осталось наперёд.

Удивляется народ:

«Это что за чертовщина,

баба в силе и мужчина

бьются рыбами об лёд,

а удача не идёт.

Всё прожили да проели,

в лето раза три горели,

в огороде червяки

съели всё, лишь сорняки

разрослись, как будто кто-то

проявлял о них заботу.

Видно, правда, где беда,

там полынь и лебеда».

Людям горе, ну, а нечисть

продолжает куролесить:

на детей наслала хворь,

то ли свинку, то ли корь,

а затем ещё заразы

то ль от порчи, то ль от сглаза.

И не в силах им помочь,

плачет Марья день и ночь,

ищет помощи у Бога,

но замешкалась подмога.

С горя начал пить Иван,

что ни вечер, в стельку пьян,

утром ищет похмелиться,

чтоб затем опять напиться.

Ох, наверное, сильна

злая сила у вина.

Горя нет страшней на свете,

чем болеющие дети

да запивший без причин

муж любимый или сын.

От одной такой напасти

на всю жизнь лишишься счастья.

Но на этом небеса

не простили. Голоса

раздаваться стали всюду,

не показываясь люду:

то пугать, то страшно выть,

то попить, поесть просить,

то ругаться меж собою,

то смеяться над бедою.

И на этот визг и вой

нет управы никакой.

От бессилия и страха

пригласили раз монаха,

чтобы он святой водой

разобрался бы с бедой,

посрамил хоть в чём-то беса,

как срамит родная пресса

и страну свою, и власть

от души, со смаком, всласть.

Началась святая битва,

как положено, с молитвы

и чудесного креста.

Не жалел отец хребта,

клал глубокие поклоны

до земли перед иконой,

окроплял углы водой

не обычной, а святой,

от души дымил кадилом,

гнал взашей нечисту силу,

пел псалмы и без конца