Случай представился в очередную субботу, когда Зинаида, окрепнув после нескольких недель работы без перерыва в компании себе подобных, решилась устроить в субботу большую и ненужную уборку, чего она уже довольно давно не делала.

Все пошло по стандартному сценарию: расшвыривание вещей, стук, грохот и привычный монолог про «скотов» и «агаистов». Андрей выбрал момент, перекрестился для храбрости и вышел из комнаты.

– Подонки, бл*ди, лентяи, – выкрикивала старуха, бессмысленно развозя в коридоре грязную воду по стерильной чистоте пола.

– Ну-ну, – произнес Перфильев, устанавливая связь и включая на полную мощность внутренний насос.

– Что смотришь?! – взвизгнула тетка. – Да я тебя…

Она, перехватив тряпку, пошла на него.

– Когда же ты сдохнешь, помойная крыса, – спокойно и страшно произнес Андрей, продолжая испускать черную пробивающую вибрацию, забирая силу старухи. – Должна же быть справедливость.

Теща замерла.

– Стариков живьем съела, мужа под машину затолкала, а теперь и нас со свету сживаешь, грешница. Покайся, в церкви покайся. Иначе кончишь плохо. Чирьями покроешься, гноем изойдешь. Заживо сгоришь изнутри. Изнутри огонь адский пойдет, кишки обожжет. Рожа треснет, глаза жаром выжжет, кожа полопается. И никто о тебе, тварь не заплачет.

Тряпка выпала из рук Зинаиды, рот раскрылся. Зять подошел к ней почти вплотную, вытягивая из нее всю волю к сопротивлению, все остатки энергии, которые организм кидал в топку борьбы за независимость.

– Кому нужна твоя жизнь, кому нужна твоя любовь, кому ты вообще нужна, ошибка природы, – произнес Андрей, словно втыкая теще нож под сердце. – Весь мир тебя, гадину ненавидит. Весь мир ждет, когда тебя, паскуда, в печку отправят.

Теща продолжала стоять неподвижно, даже обычно подвижное лицо замерло. Лишь глаза безотрывно смотрели на зятя. Андрей тянул из последних сил, чувствуя, что еще немного, и он не справится, что ему будет плохо от переполнения низкосортной, невкусной старушечьей энергией. Перфильев приблизился почти вплотную, краем сознания пытаясь представить, что будет делать дальше.

– Сдохни, помойка, – прошипел он ей в лицо, не видя ничего, кроме глаз старой женщины, которые стали отстраненными, незрячими.

Андрей вдруг услышал хруст, точно сломалась тонкая деревянная рейка, причем звук пришел из глубины сознания, а не от ушей. Тещу вдруг повело назад, и она упала, сильно ударившись головой, и осталась лежать, также равнодушно и отстраненно глядя в потолок.

– Что ты делаешь? – взвизгнула Вера.

– Спокойно, детка, – едва ворочающимся языком сказал Андрей. – Иди в свою комнату.

– Ты что, не видишь, маме плохо?

– А как ты хотела? – страшно сказал Перфильев, поглядев на нее.

Жена, в испуге закрыла дверь. Андрей почувствовал позывы неукротимой рвоты. Пробегая мимо зеркала, он успел бросить беглый взгляд и поразился, насколько страшным стало его лицо. Тело, на остатках моторных рефлексов, добралось до унитаза.

Андрея выворачивало наизнанку минут 20. Для него это было вечностью. Рядом сидела жена и поила его из банки, чтобы Андрей не выблевал свои внутренности. Наконец, все закончилось. Перфильев услышал слабый и невнятный стон из коридора. Он посмотрел на тещу, которая мычала, едва шевеля губами.

– Отговорила роща золотая, – сказал Перфильев. – Наверное, надо скорую, Вера. Часа через 2. Мне нужна будет твоя помощь, а потом ты посиди у нас, все равно в лекарствах не разбираешься, а я ее попробую в чувство привести.

Он, с помощью жены, забросил неподъемную тушу старухи на диван. Поставил графинчик с водой, приволок лекарства, раскидал их по прикроватной тумбочке. «Эх, сейчас бы пургена тебе, тварь», – подумал Андрей, капая корвалолом на пол для запаха.

«Скорая» приехала уже после обеда. Тещу на носилках спустили к машине. Вера тихонько плакала. Перфильев со скрытой, мстительной радостью видел, как мотается голова старухи, а в глазах стоит все тоже бессмысленное выражение.

Теща умерла не сразу. Медицина, вкупе с крепким организмом и остатками боевого настроя активной строительницы коммунизма не дали ей милосердно умереть в тот же день. Через неделю ее состояние улучшилось, она стала громче мычать, и даже начала шевелить пальцами рук.

Когда Вера сказала об этом Андрею, он почувствовал что-то вроде легкого беспокойства. На своей новенькой «Нексии», которую он купил сразу же после того, избавился от старухи, Перфильев заехал на Черемушинский рынок, купив то, что полагалось в таких случаях. Больница, где лежала теща, располагалась совсем рядом. На территорию его, однако «конным» не пустили, и Андрей пошел к корпусу пешком.

Стояла ранняя осень, светило солнце, золотые листья тихонько облетали с деревьев. Гулять по такой погоде было удовольствием.

Андрей дал денег врачу, и его со всеми предосторожностями, под конвоем пожилой санитарки, провели в палату к теще.

Зинаида лежала под капельницей, бессмысленно таращась в потолок, в компании таких же старух, но в значительно лучшем состоянии. В палате остро пахло мочой и лекарствами. Лицо тещи было разбито параличом и представляло собой жуткую, перекореженную, неподвижную маску. Андрей подошел поближе, войдя в поле зрения старухи. Она замычала, в глазах появился дикий, запредельный ужас.

Он постоял, сосредоточив на больной неподвижный взгляд, положил на кровать пакет с фруктами и сказал:

– Выздоравливайте, Зинаида Терентьевна. Теперь у нас будет много времени для разговоров.

Он приблизился к теще, нагнулся и поцеловал ее, продолжая неотрывно глядеть ей в глаза. Старуха стала еще громче мычать и скрести ногтями по простыням.

– А как ты хотела, тварь, – прошептал Андрей Зинаиде. – Я тебя в печке сожгу, как просила.

Со стороны это выглядело, будто любящий зять искренне беспокоится о здоровье «второй матери» и желает ей скорейшего выздоровления. Санитарка даже прослезилась.

К вечеру у больной страшно поднялось давление, и в остатках мозгов полопались сосуды. Андрей, как и обещал теще, отправил ее тело в крематорий.