Как оказалось не зря. По тропинке поднимались трое. На самом деле их было четверо, четвертым был серый мохнатый ослик, печально кивающий головой при каждом шаге, на котором восседал здоровенный парень в маскировочном комбинезоне, с закатанными до локтей рукавами. На его шее болталось какое-то оружие, похожее на немного уменьшенный американский М-60. Детина периодически подносил инструмент к губам, извлекая звуки, отдаленно похожие на те, которые в плохих фильмах про войну сопровождают марш немецко-фашистских оккупантов по деревне в поисках сала, яиц, кур и девок. Потом, он брался за плеть, и со всей дури лупил бредущую на веревке впереди ослика старую, растрепанную и босую женщину, обряженную в изодранную, окровавленную мешковину.

Шествие замыкал человек одетый в серую, явно форменную одежду. Ему было жарко, он шел, вздыхая и вытирая пот со лба, несвежим платком.

Мой глаз стразу отметил, что он тоже вооружен чем-то напоминающим пистолет, причем оружие в кобуре болтается уже не на поясе, а как бы сказать поделикатнее, – немного ниже, совсем как у нерадивого московского милиционера.

– Здорово, приятель! – крикнул детина, отвлекаясь от лупцевания старухи.

– Здравствуйте, – сдержано ответил я, отпуская свое оружие и вынимая руку из куртки.

– Мы тут пристанем, – скорее утверждая, чем, спрашивая, сказал всадник. – Карл совсем заморился на этой жаре. Да и карге, чтоб не сдохла раньше времени тоже нужно кости бросить.

– Пожалуйста, – сказал я. – Места на всех хватит.

Участники странного шествия заняли места в тени. Детина привязал женщину к "березе", попутно отвесив ей пару добрых пенделей и ткнув кулаком поддых, отчего старуха со стоном опустилась на землю, и осталась лежать, бессмысленно таращась в небо и пытаясь вдохнуть.

Потом он надел ослику на морду торбу с какими-то семенами, и сказал, погладив животное: – Кушай, Карлуша, кушай, хороший мой.

Мужчины двинулись в мою сторону. "Милиционер" выбрал место попрохладнее, и уселся. Я поднялся навстречу, улыбаясь и всем своим видом показывая, что я не имею ничего против них.

Мои странствия научили меня не вмешиваться прежде, чем я пойму, в чем тут дело.

– Гюнтер Штоль, – сказал детина, протягивая руку, – бывший сержант Кераспольского отдельного десантно-штурмового батальона. В отставке.

– Алекс Браунинг, путешественник и исследователь, – назвал я первые пришедшие на ум имя, фамилию и род занятий, затем пожал руку Гюнтера.

– Фридрих, иди сюда, позвал детина человека в форме.

Тот, кряхтя, поднялся, подошел, вытирая пот со лба: – Фридрих Мюллер, – представился он.

Род занятий герр Мюллер называть не стал, очевидно, полагая, что я догадаюсь об этом по форме и его присутствию здесь.

– Алекс Браунинг, путешественник и исследователь – повторил я для него.

– Хороший денек, – сказал Гюнтер. – А на прошлой неделе, дождь лил как из ведра. Ехал я домой и думал, что все это придется под дождиком делать.

– Это ее слезы были, – мрачно сказал Мюллер, кивнув головой в сторону валяющейся пластом старухи.

– Да нет, она думала, что я сдох от лихорадки в Такеме год назад, – усмехнувшись, сказал сержант.

– А чего это вы? – осторожно поинтересовался я, показав глазами на избитую женщину, которая ожила настолько, что делала неуклюжие попытки сесть.

– Теща, – равнодушно сказал страж порядка.

– Теща?! – по моему лицу пробежала целая гамма чувств, закончившись улыбкой из-за осознания всей нелепости такой вот ситуации в моем мире.- Как я мечтал свою прогулять таким вот образом…

– Ну и чего? – с живейшим интересом спросил Гюнтер.

Я не знал, что ответить, не знал обычаев этого весьма странного мира, поэтому решил сказать правду, а там будь что будет.

– Она меня не дождалась. В бане сгорела. Неосторожное обращение с огнем.

– Вот сука, – покивал головой Штоль.

– Я представляю, как ты был разочарован.

– Да…

– Я тебя понимаю, комрад. Подождите, сейчас вернусь.

Детина подошел к теще, пнул по ребрам, пресекая попытки встать, потом расстегнул штаны и помочился ей на голову, очевидно для того, чтобы привести в чувство. Затем, отставной сержант подошел к ослику, помыл руки водой из фляги, вытер руки одноразовой салфеткой, погладил животное, говоря что-то ласковое, вытащил из баула упаковку пива и беззаботно-радостно насвистывая, вернулся, неся бутылки с янтарным напитком.

– "Будвайзер", комрады. Пейте за мое возвращение, пейте за мою удачу, пейте за то, чтобы все получилось.

– Прозит, – сказал Фридрих, поднимая бутылку.

– Прозит, – произнес я. Мы чокнулись бутылями и выпили.

Очень скоро Гюнтер напился и стал невнятно рассказывать о войне, поминутно вставляя "доннер-веттер", "хурен" и "ферфлюхтен швайн", махая руками и имитируя звук взрывов.

– Я говорю ему, не высовывайся, доннер-веттер, а он говорит "нет, я хочу посмотреть, откуда пулеметчик садит". Вот и досмотрелся второй номер. Каска в одну сторону, голова в другую. А потом налетели зуловские глайдеры, и тут уж всем нам жарко пришлось. Дружка моего убили. Его буквально пополам разорвало зарядом. Он еще жил несколько секунд, успел только сказать: – "мама", а потом – "хурен".

– Вот именно, что это слово, – в сердцах произнес Мюллер. – Растят пацанов, а потом, как стукнет 18, – дадут пару белья, скажут – "Вот Бог, а вот порог". И шагай, горемычный, куда хочешь. На квалифицированную работу не берут, обучение стоит бешеных денег. Квартира – когда она будет. Гражданство – и то надо заработать… – А природа своего требует… Но с нашими фрейлен… А уж попал, то держись. Свои фатер муттер жмоты, скопидомы последние, а уж чужие точно не пожалеют. Помыкается парень, помыкается, – и одна дорога, в Легион.

– Верно говоришь, Фридрих, – произнес Гюнтер. – Три года, три года в пустыне. Днем жара, ночью холод до костей, лихорадка, скорпионы размером с крысу. Стреляешь в этих несчастных зулов, а перед глазами фрау Велта с ее презрительно поджатыми губами. Комрады, что-то я сс*ть захотел. Составите мне компанию?