Мы ждем торжественного провозглашения гарантий, мы ждем назначения срока! — говорит снова оправившееся правое крыло либерального общества, почувствовав под собою «незыблемую» почву рескрипта 18 февраля.
Мы слышим снова в либеральной прессе весенние ноты, только чуть-чуть надтреснутые. "Старые обманувшие слова", которые, как мы видели, вовсе и не исчезали, теперь снова получают радостную популярность. Доверие, доверие — вот лозунг и пароль. И в то время, как левое крыло интеллигенции и, прежде всего, студенчество сердито и недоверчиво хмурится, правая половина с замиранием сердца ждет и надеется.
"18 февраля 1905 года, — писало «Право» после опубликования манифеста и рескрипта, — навсегда останется памятным днем в нашей государственной жизни… День этот составит поворотный пункт в нашей истории… Бюрократический режим отвергнут волеизъявлением монарха, и возврата ему быть не может" (N 7). «Право» стояло в этой оценке не одиноко. Проф. Гревс с полным основанием писал, что рескрипт "радостно оценивается печатью, как новая эра в истории отношений между правительством и обществом России" ("Право", N 9).
"Поворотный пункт", "новая эра", «невозможность» возврата к прошлому, — все то, что мы слышали после указа 12 декабря, все то, что мы еще услышим после 6 августа. Как много могильных камней над прошлым, какое обилие "новых эр"! Не от избытка ли "поворотных пунктов" наша официальная история идет в круговую и каждый раз снова возвращается к исходному пункту?
Однако, слишком скоро обнаружилось, что, несмотря на "новую эру" примирения, жизнь идет старым путем борьбы. Уже через три недели «Праву» пришлось с сокрушением указывать, что со времени объявления о созыве народных представителей "мы пережили мукденское поражение, неудачу комиссии сенатора Шидловского, взрывы в Петербурге и Москве, ежедневные убийства органов полиции, безнаказанно совершающиеся на глазах у всех". А возу новой эры все нет ходу. Между тем, репрессии и мобилизации черных сил, опирающиеся на манифест 18 февраля, идут своей чередою… "И все это совершается в такую минуту, когда бюрократический режим монархом окончательно отвергнут и заменяется народным представительством!" ("Право", N 8). И снова уныние сжимает либеральные души жесткой рукой.
"Если правительство призывает общество для совместной работы, — пишет «Право», — то очевидно, что нужно прежде всего сломать ту преграду недоверия, которая возводилась с такой непреклонностью в течение долгих лет. Без взаимного доверия совместная работа невозможна"… Мы можем тут с благодарностью вспомнить, что "Наши Дни" знали этот рецепт еще до 18-го февраля.
А по прошествии новых двух недель, не принесших новых знамений, «Право» в отчаянии старается внушить гофмейстеру Булыгину, что для него нет лучшего исхода, как стать посредником между абсолютизмом и историей, так как всем ведь известно, что все равно ничто не может остановить ее хода. "Задача государственных людей, — докладывала газета, — влияние которых особенно вырастает в такие острые моменты перелома политической жизни страны, может заключаться только в том, чтобы способствовать этому ходу, сделать его бесшумным и ровным, а для этого нужна энергия, решимость и беззаветная вера в светлое будущее" (N 12).
Было бы, однако, клеветой на демократию, если бы мы сказали, что вся она вместе с "Нашими Днями" и «Правом» молилась об ясной погоде правительственных реформ, идущих "ровным и бесшумным ходом" по пути, пролагаемом министром внутренних дел, одержимым "беззаветной верой в лучшее будущее".
Процесс расслоения демократии, начавшийся под ударом январских событий, шел своим чередом. Рескрипт и указ 18 февраля, как бы намечавшие законом дозволенную переправу в царство правопорядка, давали во многих группах временный перевес элементам либеральной троицы: веры, надежды и любви, но процесс консолидации радикальных элементов этим, может быть, лишь замедлился, но никоим образом не был приостановлен. То прикрываясь указом 18 февраля, то игнорируя его, демократическая левая вырабатывает свои «платформы» и, как бы радуясь первым шагам своего демократического самосознания, старается по возможности острее отточить свои лозунги и отравить их ядом недоверия ко всему, что исходит от коварных данайцев. Недоверие ко всем "старым обманувшим словам", недоверие к "изжитым силам", которые задаются целью превратить мертвые слова в мертвые дела! Не будем отныне стучаться к ним — пусть мертвые хоронят своего мертвеца! Долой всякие петиции, просьбы и докладные записки, — отныне мы обращаемся к народу, а не к его врагам!
Демократическая левая становится на путь призыва к непримиримости и недоверию, на путь агитации, набора и сплочения сил, наконец, на путь поисков боевой политической тактики. Процесс расслоения еще не принимает формы прямого раскола, но все же подвигается вперед. Те самые события, которые объемлют холодом душу либеральных примиренцев, как бы шпорами вонзаются в бока демократической мысли и гонят ее вперед. И в то время, когда правая хлопотала о пригласительной повестке на совещание Булыгина, на левой стороне, вслед за лозунгом Учредительного Собрания, поднимается идея всеобщего активного выступления масс, идея милиции, самочинных общенародных выборов и пр., и пр.
Если мы захотим проследить эти два течения демократии по их внешним проявлениям, мы почти не встретим их в чистом виде; они еще сплетаются и осложняют друг друга в голове отдельных лиц, в сознании целых корпораций, наконец, в настроении всей демократии. Две души живут — увы! — в ее груди.
Лозунг всеобщего избирательного права захватывает, по-видимому, всю политически-бодрствующую «демократию» и, таким образом, вопреки сказанному, как бы объединяет ее. Но на самом деле это не так. Освобожденцы, эти вдохновители демократической правой, принимают всеобщее избирательное право из политического оппортунизма, как средство утихомирить массу. Г. Родичев, напр., так однажды и высказался: компромиссов в этом вопросе не должно быть, "так как они не внесли бы успокоения, а испортили бы дело; бывают моменты, — пояснил он, — когда верность принципу есть высший оппортунизм" ("Право", N 11). Радикалы же принимают тот же лозунг, как средство связать себя с движением масс. Первые, молча или вслух, торгуются с непримиримой массой, вторые видят в ее непримиримости единственную демократическую опору. Это две различные позиции, и из них вытекают две тактики, которые неизбежно столкнутся в своем дальнейшем развитии.
"Нужно договориться с населением лицом к лицу, какие требования его фантастичны и какие — вполне основательны. В этом главный смысл предстоящих выборов, — во взаимном договоре лиц различных классов". Так откровенно высказывался г. Родичев в начале марта в цитированной выше речи на собрании петербургского юридического общества. И он тут же пояснил, как именно он думает достигнуть соглашения с «населением» и для чего это ему необходимо.
"Только системой всеобщего избирательного права, — сказал он, — можно будет внести успокоение умов и вырвать доску из-под ног у деспотии, с одной стороны, у революции — с другой" ("Право", 1905, N 10).
Позиции освобожденцев, которые в лице гг. Родичевых совершенно сливаются с левыми земцами, обрисована в этих немногих словах с ясностью, граничащей с цинизмом.
Чтобы показать, как нащупывает свой путь левое крыло демократии, мы процитируем речь г. Мякотина, произнесенную 21 марта в том же юридическом обществе. Он решительно протестует против либеральных примиренцев, исходящих из предположения, что в России есть сила, которая одушевлена намерением немедленно преобразовать русскую жизнь. Единственно, где можно было увидеть эту силу, говорит он, это — в рескрипте 18 февраля. С тех пор прошел уже месяц: мы пережили погром в Феодосии, избиение в Баку, избиение интеллигенции в Курске и Пскове и мн. др. 18 марта мы узнали, что работы отодвинуты на несколько месяцев. Из всего этого возможен лишь один вывод: в рескрипте нет реального содержания, он не знаменует собой поворота к действительной жизни, а представляет лишь попытку ответить на ставшие насущными вопросы отрицанием. Не здесь родятся те силы, которые толкают русскую жизнь к преобразованиям и должны передать дело народа в руки самого народа. Если русское общество получило за последнее время возможность говорить не громко, но хоть вполголоса, — то лишь потому, что изменился характер народной жизни, и из народа вышли силы, вступившие в открытую борьбу за новые начала жизни, за права личности и гражданства. Благодаря борьбе, перед русской интеллигенцией выдвинулся вопрос: пролагать ли ей мосты к осуществлению частичных преобразований, к передаче власти в руки групп, которые постараются обеспечить свои интересы, или направить свои силы на поддержание тех боевых лозунгов, на которых могут объединиться живые силы страны. Решение вопроса может быть только одно: она не может идти на уступки и должна требовать созыва Учредительного Собрания на началах всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов ("Право", 1905, N 13).