Конечно, не все освобожденцы проходили через марксизм, но приходится признать, что «марксисты» среди них самые влиятельные, они задают тон. И это тон политической расслабленности, какого-то вымученного оппортунизма, на вид ужасно реалистичного, а на самом деле совершенно доктринерского. Все, от надуманного Струве лозунга: "да здравствует армия!" и до им же надуманных политических яслей для пролетариата (читай N от 6 января), — как все это жизненно, умно, не правда ли?! Замечательное дело! Если где-нибудь интеллигенция с весом и с положением, как петербургские инженеры, шевелится резко, с настроением, знайте — там у руля не квалифицированные демократы, а совершенно простые смертные…
Можно встретить немало народу, который, благодаря освобожденским истолкователям, верит, что земцы выдвинули вполне демократическую программу. Если вы заикнетесь, вам ответят: а седьмой пункт — политические права всех граждан должны быть равны, — ведь это и означает ваше всеобщее, прямое, равное и тайное… Чего же вам еще? Многие так-таки искренно воображают, что этот сакраментальный седьмой пункт (о котором, к слову сказать, вся последующая политическая практика земцев ничего не хочет знать) раз навсегда должен зажать рот социал-демократии. "Седьмой пункт" — высшее торжество освобожденцев; это индульгенция, которою они думают отделаться от ответа за прошлые и будущие грехи. И когда стало ясно, что мы эту индульгенцию считаем просто фальшивым политическим документом, они озлились тем более, что отлично знают нашу правоту: недаром же они были на той кухне, в которой готовились знаменитые земские резолюции.
Нельзя отрицать того, что освобожденцы оказали некоторое влияние на либералов и легонько подтолкнули их вперед. Но успехи их на этот поприще имеют скорее дипломатический, чем политический характер. Такие успехи получаются от переговоров, увещаний, удачных личных комбинаций, благовременных умолчаний, ловко просунутых резолюций, которые означают все и ничего. Конечно, и личные комбинации, и увещания, и переговоры совершенно неизбежны в политике, но это часть служебная. У освобожденцев же это все, а частью служебной являются политические декларации, программные статьи, пункты седьмые и иные. Результаты такой политики прочны лишь до первого испытания. "Индивиды позволяют себя обманывать, классы — никогда".
Рескрипт 18 февраля готовит квалифицированным демократам тяжелый искус. «Освобождение» еще совсем недавно (в ту эпоху, когда в России еще "не было" революционного народа) видело даже в манифесте 12 декабря указание пути, по которому пойдет обновление России: уступочка за уступочкой под давлением общественного мнения, освобожденское воспитание рабочих в политической обстановке, созданной уступочками, просветительные комитетики, — словом, программа «освободительной» канители, рассчитанная лет на 50. С этой поистине орлиной точки зрения рескрипт 18 февраля открывает дух захватывающие горизонты. Оставалось бы только радоваться. Но дело в том, что этот рескрипт скоро, и притом в очень ясной, конкретной форме, поставит перед земцами вопрос о сделке с правительством за счет самых элементарных и очевидных интересов народа. На предложение правительства нужно будет ответить либо да, либо нет. Мы здесь еще не знаем, как отнеслось к рескрипту «Освобождение». Но освобожденцы боятся. Они очень знают, что "пункт седьмой" ноябрьских резолюций никого ни к чему не обяжет. И от самих освобожденцев потребуется нечто более определенное, чем софистические комментарии к решениям земского съезда. А орудий давления у освобожденцев нет, — они заботились не о сплочении сил (хотя бы одной интеллигентской демократии!) для давления на земцев, а об развращении (другого слова не подыщешь) политической совести этой интеллигенции безоговорочным следованием за земцами.
Испытание близко, уклониться от него отпиской в «Освобождении» не удастся. Господам квалифицированным демократам придется признать политическую мораль: обмануть можно себя, но не историю.
"Искра", N 92, 10 марта 1905 г.
(Напечатано под псевдонимом "Неофит".)
"Упущение времени смерти невозвратной подобно"
Государственная Дума создалась под напором общественных сил. Торжественная фразеология, с какой был возвещен этот акт (6 августа), вызывала лишь улыбку скептицизма у обеих сторон: у той, которая делала уступку, и у той, ради которой уступка совершалась.
Государственная Дума создавалась в канцелярском тайнике, но перед глазами ее творцов все время проходили различные общественные фигуры, отдельные и собирательные, группы, классы, партии, — они грозили, домогались, требовали и исторгали уступки.
Кабинет гофмейстера Булыгина был не алхимической лабораторией, где творятся по свободному почину «самобытные» формы государственности, — он был штаб-квартирой, где вожди правительственной реакции обсуждали план кампании, совещались о порядке частичного отступления с наименьшими жертвами и сохранением престижа.
Учреждение Государственной Думы должно было, согласно намерениям, как они выясняются из официального комментария, обнаружить полную несостоятельность идей, перешедших к нам с запада и чуждых всему укладу нашей жизни, — а между тем бюрократия-преобразовательница обнаруживает на каждом шагу свою полную беспомощность пред напором этих западных идей, заигрывает с ними и так или иначе сообразует с ними каждый свой шаг.
Официальная фразеология связывает Государственную Думу с Земскими Соборами. Но, помимо всего прочего, Земские Соборы представляли собою редкие непериодические съезды, а не постоянное государственное учреждение. Славянофильская реакция и настаивала на том, чтоб организовать общение на подобных хаотических началах. Совет министров признал, однако, такой план несвоевременным. Почему? Потому, что "созыв выборных для однократного лишь выполнения известных обязанностей в течение заранее назначенного краткого срока не исключает возможности попытки самовольного продления ими своих полномочий и занятий затем, вне всякого контроля правительства, их собравшего".[27]
Этот ясный и выразительный мотив, мотив интереса и силы, а не традиции и права, в дальнейшем изложении расширяется и кладется в основу всего бюрократического строительства Государственной Думы.
В осторожной форме, но решительно, по существу, совет министров "считает долгом прежде всего заметить, что время, переживаемое ныне Россиею, не может почесться спокойным. Наблюдавшееся ранее, но в размерах ограниченных, общественное брожение захватило более широкие круги населения. Как отразится движение это на государственном строе нашем, в зависимости от тех или иных приемлемых правительством мероприятий, — продолжает совет министров, — заранее предвидеть невозможно. С одной стороны, высказывается взгляд, выражаемый в сознании верноподданнического долга с полной откровенностью о том, что, судя по опыту государственной жизни стран западно-европейских, указанное общественное движение повлечет за собою расширение политических прав населения и вызовет образование установлений, при возникновении коих никем и ничем не может быть гарантировано, чтобы они не обратились из совещательных в законодательные органы".[28] Это — взгляд бюрократической левой. Существует, однако, и другое мнение, гласящее, что "история самобытного русского народа слагается в собственных, весьма своеобразных путях", и потому "едва ли возможны вообще наперед предсказания о вероятности развития у нас учреждений непременно по западным образцам, с приобретением ими решающего "голоса в законодательстве и даже в делах управления". Это — мнение бюрократической правой и, прежде всего, самого автора Думы, гофмейстера Булыгина.