— Появится, — буркнул Шмаков, — когда-нибудь.

— Так ты полагаешь… — И Першин вновь открыл роман.

Шмаков хмыкнул.

— И кто же? — пробегая глазами текст, спросил Першин. — Чей стиль?

Шмаков молча дернул плечом.

Задумчиво глядя на монитор, Першин прочитал, негромко и медленно:

— Действительно, почему?

— Такой дом. Такие соседи, — хмыкнул Шмаков. — А вдруг соседка, во французском парфюме, зашла позвонить? Сотовый в шмотках затеряла. А по автомату не умеет.

Шмаков оторвался от клавиатуры, посмотрел на Першина и усмехнулся, весело и зло. И вновь уткнулся в комп. А Першин, думая и о Шмакове, и о герое романа Бондаре, и об авторе романа Мешантове (или — как его там? Кто же он на самом деле, этот некий Мешантов?), прочитал другой отрывок:

Шмаков хлестким аккордом закончил работу, шумно задвинул клавиатуру, развернулся к Першину и изрек:

— Ну. Прочитал я этот шедевр. Тебе интересно мое мнение? Об этом творении или об его создателе?

Першин довольно потер руки: он любил послушать Антона. Когда человек говорит редко и скупо, хотя знает не меньше других, его мнение интересно.

— Стиль: лексика, интонация, строение фразы — все под воздействием переводных детективов.

Владимир Иларионович поморщился от обиды (ждал интересных суждений, и на тебе!) и, не дослушав, сказал, горячась:

— Антон, мы все под воздействием! Если в детстве книжки читали. И говорить, что это подражание…

— Я говорю то, что говорю я, а не то, что ты решил услышать, — не меняя ни позы, ни интонации, ответил Шмаков. — Роман написан в манере зарубежного детектива. Подражание? Может быть. А может быть, пародия.

— Пародия? — изумился Першин. Такая версия Владимиру Иларионовичу в голову не приходила. И никто, чье мнение о романе Владимир Иларионович выслушал, а выслушать ему пришлось десятки мнений, подобной гипотезы не выдвинул. — Но… Что ты нашел в романе смешного?

— А кто тебе сказал, что пародия должна вызывать гомерический хохот? Клоуны наши эстрадные? — Шмаков откинулся на спинку стула, выдвинул ноги в проход, сложил руки на груди и смотрел на Першина, как на подростка. — Пародия — сатирическое произведение, что осмеивает литературное направление, жанр, стиль или манеру писателя.

Першин не возражал, он знал, что Шмаков — ходячий цитатник, и его высказывания можно по словарю не проверять. И все же…

— Сатира — это же смех.

— Ты хохотал, читая Щедрина?

— Но… Щедрин, а тут… — помогая себе движением ладони, говорил Першин. — И почему… Ну, хорошо, допустим, — и ладонь уверенно опустилась на столешницу. — Но при чем здесь детектив? Одно-единственное убийство, и то происходит как бы за кадром, а…

— А детективная литература (если посмотреть словарь литературоведческих терминов) — литература, посвященная раскрытию методом логического анализа сложной, запутанной тайны, чаще всего связанной с преступлением.

— М-да… — только и нашелся Першин, не зная ни что сказать, ни что думать.

Тут открылась дверь, и в кабинет впорхнула Лисокина.

Першин улыбнулся: эту рыжую бестию ни одно местное дарование мимо себя не пропустит, всяк норовит прочитать ей свои вирши, а Нинель явно неравнодушна к сумрачному Шмакову — ох уж эти женщины, все им гениев непризнанных подавай!

— Владимир Иларионович, — от двери пропела Нинель, и Першин вновь улыбнулся: глаз Нинель лежит на Шмакове, а слова якобы обращены к нему, к Першину, поскольку он для Нинель… Кто же он, Першин, для Нинель?

А Нинель остановилась посреди комнаты, развернулась к Шмакову и предложила:

— Мальчики, пообедаем вместе?

И, чего уж Першин никак не ожидал, Шмаков буркнул:

«Пообедаем».

Конкурс, да еще литературный, да еще отечественный, да еще сетевой, интересовал Нинель меньше всего, то есть, попросту говоря, конкурс не интересовал Нинель вовсе.

Нинель интересовал Шмаков.

Предложи ей Шмаков перебраться из чистой светлой просторной квартиры, обставленной импортными гарнитурами, в чулан, Нинель бы…

Но бывать в этом милом чуланчике хотя бы изредка, хотя бы раз в неделю!..

Да, конкурс… Интересно, конечно. Шмак не станет интересоваться ерундой. И, когда Шмак говорит о конкурсе, он становится такой, такой… Ну, такой интересный! Нет, Шмак всегда интересный. Он просто — интересный. Но тут начинают волновать шмаковскую поверхность такие бурные подводные течения… Ах, да Шмак — он всегда… Ну, это же Шмак.

И все же…

И Нинель, придвинув золотистое пушистое плечико к линялому плечу Антона, заговорила о конкурсе.

Уже некоторые иностранные корреспонденты между аперитивом и канапе с икрой обронили: роман можно перевести, это может быть интересно нашему читателю. Но — кто автор? Где он? Это что — загадка русской души? И никто не знает, кто автор. По условиям конкурса автор имел право на анонимность, и это можно понять: никто не хочет делать свое поражение достоянием широких кругов общественности, но то, что он, автор, не объявится, став призером, — подобный вариант развития конкурсных событий не рассматривался. И теперь эта клика, то есть высокочтимое жюри (Нинель мило глянула на Першина и мило улыбнулась, мол, только не вы, Владимир Иларионович) — без штанов и в луже.

Шмаков хмыкнул-буркнул, ткнувшись носом в тарелку с заливным, и ободренная Нинель продолжала с энтузиазмом.

Ах уж эти русские, — между канапе с икрой и кахетинским, — они так широки, они так безрассудны. Так расточительны. Так… Автор не идет за деньгами. Народ не знает своих героев. В цивилизованном мире любой культурный человек по первой фразе узнает почерк известного мастера. Ох уж эта Россия.

— Про Сартра своего забыли!

Шмаков, что только что отправил в рот горбушку с остатками желе, поперхнулся и изумленно смотрел на Нинель.

Владимир Иларионович, пряча улыбку, отвернулся к официанту: а он-то, старый болван, думал-гадал, с чего это Нинель подсела к нему на том вечере, мнением его интересовалась.

Официант подошел с готовностью на лице, кося глазом на протертый воротник Шмакова, но Шмаков и Нинель, занятые друг другом, не заметили официанта.

— Да-да, — Першин кивнул головой на вопрос «нести ли горячее», продолжая слушать Нинель: тема была ему интересна.

Роман, как и водится, никто не читал. Ну, кроме… любителей полистать странички. Тут до серьезных книг руки не доходят. Павлов, ну тот, спецкор «Литературки», говорил, что в юности до Достоевского не добрался, а теперь уже столько о нем и его книгах знает, что самого читать неинтересно. Вот уйду, мол, на пенсию, тогда…

Ну и «Старика» никто не читал. Его, оказывается, даже не номинировали. Был специальный сайт, где всякий, кого отвергли или кто просто не успел, печатал себя сам. И тоже принимал участие в конкурсе. И зачем было тогда кого-то читать? номинировать? или оплатили сей труд?

Нинель вскинула ресницы в сторону Першина, мило улыбнулась, но ответ ждать не стала:

— Ну, дело благое.

И снова склонилась к Шмакову.

Ну, в общем, у всякого в жюри был свой интерес, и, чтобы совсем уж не переругаться, решили первую премию не присуждать никому. И тут — вдруг — выплыл этот роман. Как Бабицкая его раскопала?! Чего бы она искала на сайте вольных художников?

Теперь все о романе говорят, теперь все роман читают. Теперь все ждут, когда роман издадут. А как издавать — без автора? Уже установили, что роман пришел из интернет-класса, можно и фамилии все поднять, да что толку — документы в классе не спрашивают. Говорят, автор объявится, когда роман напечатают и распродадут, — предъявит дискету, укажет точно день и час, еще что. Но как печатать — без автора?