— Не командую — прошу. Просто голос у меня такой, — примирительно объяснил Кобрин и для большей убедительности погладил Берту по заду. Она демонстративно отвела его дерзкую ручонку и пошла выполнять просьбу.

В столовой долго не задержались: издергались, нанервничались, смертельно устали. Поклевали по малости (пить вообще больше не хотелось) и разбрелись по своим комнатам.

Константин смотрел в окно — не спалось. Слабый свет от подъездного фонаря обнаруживал у его окна черные, будто изломанные страхом переплетения подвижных ветвей — был ветер. Он в который раз поменял бок. Перевернулся, еле звеня пружинами неширокой гостевой кровати.

Скрипнула дверь, и невидимая Даша спросила:

— Можно к тебе?

— Входи, — разрешил он и включил ночник.

В ночной рубашке, в накинутом на плечи цыганистом платке, Даше стояла на пороге и заплетала косичку из своих не особо длинных волос. Сообщила в полумрак (ночник освещал только Костины руки на белой простыне):

— Не спится.

— Ага, — согласился он.

Она присела на край кровати доплетать косичку. Он закинул руки за голову и откинулся на подушки. Она доплела косичку, послюнила пальцы, туго закрутила ее хвостик, чтобы косичка не расплеталась, и спросила грустно и протяжно:

— Почему все так страшно, Костик?

— Потому что ты сама себя боишься, — твердо ответил он.

— А ты?

— А я тебя боюсь, — сказал он так, что она поняла: он улыбается.

Она тоже улыбнулась и погладила его по щеке. Он поймал ее руку и поцеловал в ладошку. Даша длинно — рывками — вздохнула и, уронив платок на пол, прилегла рядом с ним. Костя отодвинулся к стене, чтобы она смогла лечь на спину. Она вздохнула еще раз, поцеловала его в плечо и легла на спину. Он осторожно и медленно, начиная от щиколоток, стал сдвигать ее рубашку. До колен. До бедер. Она вздохнула в третий раз и приподняла ловкую свою попку, чтобы ему было удобнее.

А через голову скинула рубашку уже сама. Он положил ладонь ей на шею. Ладонь эта подождала недолго и отправилась в обратный путь. Меж маленьких твердых грудей. По нежному вздрагивающему животу. Через аккуратную ямку пупка. К темному треугольнику.

— Господи, — прошептала она. — Будто и не было этих лет.

— Парад теней, — напомнил он ей о песне.

В ожидании бестолково, как все дамы, собиравшейся к поездке вместе с ними в Москву Дарьи Михаил Семенович и Константин с помощью квалифицированного гида Славика при дневном свете знакомились с изменениями в дизайне «линкольна», происшедшими в связи со вчерашним. В пробоину, которую изучали последней, Михаил Семенович даже заглянул. Но ничего не увидел и поэтому уже раздраженно осведомился у Славика:

— Ну и что мы с этим дырявым корытом делать теперь будем?

Бодрый, выспавшийся (потому что все в доме спали до упора) Славик был полон оптимизма:

— Дырки заварим, подшлихтуем, дадим полный покрас, и будет у нас она как новенькая — все равно его уже надо было красить… — Славик называл свою механическую игрушку и на «вы» и на «ты», в мужском роде и женском.

— Выкрасим и выбросим, — резюмировал недоверчивый босс.

— Типун вам на язык! — всерьез пожелал Славик, а Константин запоздало удивился:

— Двенадцать пуль и ничего существенного не задели!

— Ничего! — хвастливо подтвердил Славик. Будто это его достижение.

— Одиннадцать без пяти, — от нечего делать глянул на часы Михаил Семенович и тут же выдумал: — А мне к двенадцати обязательно надо в конторе быть. — Сделал озабоченный вид, сосредоточенным деловым взо ром разглядывая по очереди Славика и Константина. Никто не выразил ему сочувствия. Тогда он привычно заорал, зовя всех находившихся в доме: — Дарья! Берта!

— Берта-то тебе зачем? — спросила Даша, выходя на крыльцо.

Она собиралась в город. Но в девять позвонила Анна и велела быть у нее к часу дня. А раз велела Анна — мать игуменья всероссийского эстрадного монастыря, — хочешь не хочешь — надо было ехать.

— Попрощаться с ней желаю, — важно объявил Михаил Семенович.

— Уж до того вы вежливый, уж до того воспитанный! — опять перешла на старорусскую напевную речь Берта Григорьевна, объявившаяся рядом с Дашей.

— Будь здорова, Берта! Не поминай лихом! — торжественно возгласил Кобрин.

— И вы уж простите меня, нерадивую!

Поигрались и замолчали. Славик полез за баранку. И тут в переулке раздалось старомодное мелкое бренчанье: кто-то катил на велосипеде. Все, как по команде, глянули за забор. Выписывая кренделя меж луж в поисках сухого пути, вертел руль велосипеда здоровенный пожилой мужчина, можно сказать — дед. Дед, почувствовав напор многих глаз, обернулся, увидел «линкольн», увидел компанию вокруг машины, увидел Дарью на крыльце, тормознул, завалив велосипед набок, стал одной ногой на землю и поздоровался с хозяйкой:

— Доброе утро, Дашенька.

— Здравствуйте, Александр Иванович, — с улыбкой отозвалась Дарья.

— Кто это? — грубым шепотом спросил у Берты Михаил Семенович. За Берту ответил здоровенный дед, судя по всему, наделенный отменным слухом.

— Смирнов. Александр Иванович Смирнов. Дашин сосед, — представился он. — Как я слышал, ваш автомобиль обстреляли вчера вечером. Разрешите глянуть?

И, не дождавшись разрешения, бесцеремонно открыл калитку и вошел на участок, катя рядом свой велосипед.

— Вы — автомеханик? — недружелюбно поинтересовался Михаил Семенович.

— Я — отставной мент, — честно признался Смирнов, уже стоя рядом с Константином. Но смотрел он не на Константина и не на Михаила Семеновича. Он внимательно разглядывал кузов «линкольна». Затем привалил велосипед к радиатору и обошел машину кругом. Вернулся на исходную позицию и спросил у Славика, который, позже заинтересовавшись происходящим, выбрался из-за баранки: — Стреляли перед последним поворотом на Новые Горки?

— Так точно! — отрапортовал Славик, недавно оттрубивший срочную службу в армии и потому сейчас селезенкой почувствовавший немалое офицерское звание «велосипедиста».

— Левый стрелял с территории заброшенной дачи иранского посольства, а правый дал очередь прямо из придорожной канавы, — как бы самому себе сообщил Смирнов.

— Ну и что из этого? — раздраженно перебил его Михаил Семенович.

Дед поднял на него насмешливый взгляд.

— Пока ничего. Пока вас пугали. Квалифицированно, между прочим. Отличные стрелки.

Спокойный тон деда давно раздражал Кобрина.

— А зачем вы мне это сообщаете? Пугали, не пугали!.. В нас стреляли, понимаете, стреляли! — кипятился Михаил Семенович.

— А я вам говорю, что в вас не просто стреляли — вас серьезно предупреждали. И не китайское это двести семьдесят четвертое предупреждение. Это — первое и последнее.

— Мне непонятно, почему вы так заботливы по отношению ко мне, — не изменил своего презрительного задиристого тона Кобрин. Но завести невозмутимо улыбавшегося Смирнова ему не удалось. Александр Иванович оценивающе осмотрел бизнесмена и сказал абсолютно искренне:

— Почему вы решили, что я забочусь о вас? Честно признаюсь, меня не особо волнует то, что с вами будет.

— Тогда извольте избавить нас от ваших рассуждений!

— Вас, — Смирнов направил в грудь Михаила Семеновича массивный указательный палец, — с удовольствием избавляю.

— Я опаздываю! — дав понять, что у него нет желания продолжать дискуссию, объявил Кобрин и взялся за ручку дверцы своего автомобиля.

Никак не отреагировав на поспешный жест продюсера, Константин негромко спросил Дарью:

— Даша, а твоя машина где?

— В гараже, — глядя на Мишаню, ответила Даша.

— На ходу?

— Вполне.

— Тогда счастливого пути тебе, голубок! — Константин похлопал Михаила Семеновича. — Торопись. Надеюсь, ты успеешь. А мы с Дашей уж как-нибудь, не торопясь, спокойненько, на ее автомобиле до Москвы доберемся.

Михаил Семенович, поджав губы, резко открыл дверцу, уселся, с силой захлопнул дверцу и приказал уже сидевшему за рулем Славику: