В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.

— Когда тебя ждать?

— Не знаю, милая. — Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб. — Управишься здесь без меня?

— Управлюсь, — пообещала она.

"Тойота" повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола и скорбно (была в курсе трагических событий) и с достоинством (высшее образование) поздоровалась с шефом.

— Как наши дела? — дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:

— По-моему, хорошо.

Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов — тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.

Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно — не на компьютере, а ручкой — писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:

— Ну как ты?

— Я-то в порядке… — Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.

— На похоронах была Дарья, — вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.

— Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?

— Она — не сучка и тем более не дура, — возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.

— Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?

— Ей от меня ничего не надо было.

— Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?

— Мы уже обсуждали это, Галя, — напомнил Горбатов и перевел разговор: — Как здесь?

— Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.

— Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, — одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?

— Не беспокойся, твоя любимая "Московская ночь" еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.

— Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.

— Господи, какой ты дурачок! — привычно удивилась она. — Несчастный дурачок-интеллектуал.

— Я это много раз слышал, Галя.

— Это от меня, — продолжила его мысль Галина Васильевна. — Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.

— Как там поживает Варицкий? — глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.

— А как поживает Горбатова-Кореевская? — в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: — Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя — долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?

— Все, — коротко не согласился с ней Горбатов.

— Все — это ничего, — убежденно сказала она. — Все — это твои интеллигентские комплексы.

Он продолжал рассматривать лепнину на потолке. Признался ей. Лепнине:

— Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, кто повинен в смерти Дани.

— Узнаешь, и…?

— Что — и? — не понял он и перевел глаза на нее.

— Убьешь его или их?

— Не знаю. Может, и убью.

— Не убьешь, — за него решила она. — Властям сдашь. Ты у нас законопослушный.

— Перестань издеваться надо мной.

— Я не издеваюсь, Кира, честное слово, не издеваюсь. Я очень хочу тебе помочь.

— Так помоги же! — почти прорыдал он. — Я не знаю, с чего начать!

— Ты хотел нанять детектива?

— Да.

— И боишься нарваться на проходимца или шарлатана, — почти повторила кобринские слова Галя.

— Да.

— Я найду тебе детектива, Кира. Хорошего детектива.

— Который обслуживает банковские круги, дорогая моя банкирша?

— Любимая, — поправила она его. — И не банкирша, а крупная держательница акций крупного банка. — И повторила: — Я найду тебе хорошего детектива, Кира.

Она встала, подошла к нему, взяла в обе руки его лицо, осторожно и нежно поцеловала его в губы.

Настоящая кустодиевская баба стояла над ним, пышная, румяная, щедрая на любовь. Есть что обнять, есть что ласкать, есть к чему прижаться. Не углы декадентских изломов. Он щекой прижался к ее животу, который вдруг нервно подобрался. Кирилл понял, что она хотела его. Не отпуская его головы, она присела перед ним и, заглядывая в его глаза, сказала:

— Я Светке приказала к нам никого не пускать. Пойдем, родной.

Незаметная, почти тайная дверь в цвет стен вела в так называемую комнату отдыха. Они, стараясь не отделяться друг от друга, прошли в нее. Там царила огромная кровать. Галя ласково освободилась от его рук только для того, чтобы через голову стянуть свитер и, расстегнув, уронить на пол широкую юбку. Он снимал пиджак, рвал на шее галстук…

…Они лежали, отдыхая, на свежих крахмальных, но уже сильно помятых простынях. Она попросила у него, некурящего, разрешения:

— Я закурю?

Все-то у нее было на месте. Пачка «Парламента» и зажигалка находились под рукой: лежали на бронзовом столике торшера, стоявшего в изголовье тахты. Галя закурила, и с первой затяжкой пришла мысль:

— Кира, а что, если мы устроим у нас Данину выставку?

— Все на продажу? — вдруг разгневался Кирилл.

— Ты меня не понял. Просто мемориальная экспозиция…

— И назовем: "Выставка работ безвременно погибшего убийцы"! — яростно продолжил он. Но Галя не позволила рассердиться. Она положила окурок точно в пепельницу, совершенно нагая, приподнялась на коленях и уронила на него тяжелые и круглые, как пушечные ядра груди. И он опять утонул в нескончаемой бело-розовой плоти.

Конечно же, ни в какой клуб Константин не поехал. Позвонил и сослался на всякие непредвиденные обстоятельства, которых в таких случаях бывает неправдоподобно много. Но напиваться ему не хотелось. Впрочем, ему ничего уже не хотелось: ни пить, ни есть, ни перемещаться в пространстве. Единственное, что он сейчас мог позволить себе, так это следить ленивыми полуприкрытыми глазами за совершенно незнакомой своей бывшей женой и вполуха слушать их с Кобриным разговоры на лабушском птичьем языке. Но и от этого Ларцев притомился. Гулко глотая, попил водички и вздохнул так громко, что Даша обернулась. Они втроем сидели в гостиной на креслах за низким столиком и уже на сытый желудок по-западному, без закуски, развлекались разнообразными напитками. Даша испуганно спросила:

— Что с тобой?

— Да ничего! — откликнулся он и энергично, показывая, в какой он замечательной форме, лихо закинул ногу на ногу. И, естественно, носком ботинка задел столешницу низкого столика. Все задребезжало, но ничего не разбилось. Все же Михаил Семенович чисто автоматически пробурчал:

— Посади кой-кого за стол, оно и ножки на стол…

— Поосторожней со мной, носитель народной мудрости, — нестрашно предупредил Константин и на этот раз зевнул. — О чем вы для меня непонятно журчите, дорогие мои москвичи?

— Мишка меня уговаривает не отменять намеченные концерты, — серьезно ответила ему Даша. — А я и подумать сейчас не могу, что буду петь.

— Значит, я тебя не услышу, — заметил Константин и вдруг оживился. — А ты представляешь, восемь лет не только не видел тебя, но и не слышал.