Карл только кивнул. Психолог развел руками и заторопился к выходу.

За ним медленно, оглядываясь и тихо перебрасываясь-короткими фразами, потянулись прочие наблюдатели.

Когда огромный кабинет опустел, Тихон знаком заставил друзей подойти поближе.

Потом опустил левую руку на плечо Карла, правую на плечо Леонида.

— Ребятки! Этот лобастый профессор сам не понимает, что он сейчас сказал. Я до сих пор думал, что мы гении. И молчал из скромности. Вы и сами в глубине души так думаете. Ведь с Аллой удалось. И тезисы, значит, годятся. Но профессор-то прав! Я не гений, ты не гений, он, она, они. не гении. Гений — мы. Трое Согласных, НИИМП — гений. А значит, из нескольких бездарностей можно сделать одного гения. Доходит? Только правильно подобрать эти бездарности. Это ж мои институтские Руднев, Зайцев да Филиппенко… Это же мастер. Перуанский… Примеры — вокруг нас! Их много.

— Так ли уж много? — скептически заметил Карл.

— Да вокруг же, вокруг! — Тихон был необыкновенно счастлив. — Помнишь, мы как-то слышали о школе, из одного выпуска которой половина за пятнадцать лет стала кандидатами и докторами наук? Причем разных наук, значит дело не в одном каком-то гениальном преподавателе. Просто из нескольких заурядных учителей получился один гениальный коллективный педагог.

— Это как у фантастов, — возбужденно засмеялся Леонид, — на Земле требуются два пола для воспроизводства жизни. А на других планетах, по Лему, где четыре пола, где пять, а где и целые сотни. А чтобы родить великую мысль, нужны тоже дополняющие друг друга люди, только дополняющие по интеллектуальности. А?!

— Ну, а гении-одиночки? — хмыкнул Карл. — Всякие там Бальзаки и Менделеевы?

— Подумаешь! — вмешался Леонид. — Сколько их, этих гениев, набралось за тысячи лет? Случайность это, отклонение от нормы?..

— Хуже — гермафродитизм духа! Теперь у нас на ближайшее время одна задача: найти, каких именно людей и по скольку надо соединять. Нужен принцип подбора. Хватит нам быть предметом исследований, — Тихон говорил совершенно категорически, уверенный, что возражений не будет. — Делом надо заняться. Пусть эти профессора заплатят нам сверхурочные — и могут считать себя свободными.

— Торопишься, Тихон, — Карл говорил не менее уверенно, — нам нужно сначала изучить всю эту аппаратуру. Худо-бедно уйдет неделя — даже с учетом нашей коллективной гениальности.

— Эх, ребята! — Леонид восторженно закатил глаза. — Значит, по миру бродят кусочки талантов, обломки гениев, осколки великих людей. Бродят, тоскуя друг по другу… И мы сможем их соединить: из четырех оболтусов — одного трудягу, из двух дураков — одного умного. Из трех разгильдяев, — он обвел друзей глазами, — одного гения.

… — Скажите, пожалуйста, товарищ Фрунцев, вы действительно хотите получить высшее образование? — вежливо спросил заместитель декана.

… — Леонид, я хочу вас предупредить: если это будет продолжаться, я не смогу в следующем году добиться для вас места в аспирантуре, — сказал заведующий кафедрой.

… — Если у тебя, Тихон, не найдется для меня времени и сегодня, то у меня для тебя его не будет в течение ближайших сорока лет, — сказала Люся.

Даже Алла была заброшена. Ведь теперь у НИИМПа, кроме великих целей и великих принципов, появилась совершенно конкретная Большая Идея.

— Фу, черт! Кажется, теперь я знаю о себе все. — Карл отшвырнул в сторону разграфленный лист бумаги и потянулся к следующему. — И о вас тоже. Знаю, как вы относитесь к родителям, теории относительности, водным лыжам, межпланетным путешествиям, соседям, брюнеткам, крысам, автомобилям, общественному питанию, детям до двух, пяти, десяти и шестнадцати лет. То же самое — и многое другое — я еще знаю наконец-то про себя самого. А толку?

— Да, — устало протянул Тихон. — Эта шведская анкета на восемьсот вопросов может в гроб загнать.

— Ха! А чем лучше был американский тест на пятьсот заданий? — вставил свое словечко Леонид. — Ну, мы узнали, что коэффициент интеллектуальных способностей у нас повыше среднего, — так стоило ли только ради этого возиться? Черт возьми, нам же нужно узнать, как способности одного из нас дополняют способности двух других. Всего-то навсего…

И все трое свели свои взгляды на совсем недавно вывешенном плакате:

«Познай самого себя», за подписью «Сократ (по-видимому, коллективный гений, организованный человеком по имени Платон, который, повидимому, тоже был групповым гением)».

Потом, опять же все сразу, поглядели на стопки таблиц с бесконечными показателями их собственных и чужих: терпения, научной смелости, выдержки, легкомыслия, тонкости ассоциаций, быстроты соображения…

А выводов сделать не удавалось. Ничего конкретного не следовало из того обстоятельства, что Леонид был терпеливее своих друзей, Карл — наиболее скептичен из трех, а Тихон — самым настойчивым.

— Ты так ничего и не извлек из последней беседы с тройкой Руднева, Карл?

— Нет. Все то же. Но чего мне стоило их поймать! Бегают они от нас, ребята.

— Еще бы! Я бы и сам сейчас от себя бегал, будь это возможно. Чего стоит один вопрос о том, сколько раз в году данный субъект стрижет ногти на ногах…

— Может быть, четверка и тройка — это слишком много для исследования?

Самый простой случай коллективного таланта — двойка, пара. Этот же случай ведь чаще всего и встречается у литераторов…

— А толку? — спросил Леонид. — Частота — это еще не простота. Да, кстати, я вчера побывал у братьев Кораблевых. Простейший случай, говоришь? Тесты, как вы знаете, ничего не сказали нам о различиях между братьями. Ну, а конкретное наблюдение?.. Вот оно. «Егор сидел за пишущей машинкой. Антон лежал на диване, время от времени почесывал себе переносицу и диктовал брату. Так полчаса. Потом Антон закричал с дивана: «Фу, устал. Меняемся?» И теперь за машинкой был уже Антон, а лежал на диване и диктовал Егор. Коллективное творчество продолжалось…» Вот и все. Братья одинаково относятся к людям и по-разному — к кошкам. И еще: Антон не играет в шахматы.

— То есть как? Не играет?! — вскинулся Карл.

— Вот так и не играет, — хладнокровно подтвердил Леонид.

— Это не может быть!

— То есть?

— Хватит вам спорить, — одернул их Тихон. — Лучше поговорим о том, кто точно умеет и любит играть, — мастере Перуанском. Поработаем еще с ним.

Только нужно найти какой-то другой подход…

Эта маленькая комната в шахматном клубе «Спартак» была как раз подходящей величины для того, чтобы семеро мужчин заполнили ее почти без остатка, расставив подальше друг от друга шахматные столики. Фигуры построились друг против друга, но играть между собой встретившиеся здесь сегодня не собирались — во всяком случае, просто играть.

— Вы нам звонили, не отпирайтесь. Зачем? — спросил самый юный, Перов.

— Мы хотим забрать у вас все вечера на неделю вперед. В интересах, поверьте, науки и ваших собственных, — начал Тихон.

— Боюсь, что вы не учли интересов моих девушек, — повел плечами самый толстый из «Перуанского», Ранцев.

— Девушкам тоже будет лучше. Они отдохнут, — бросил Карл.

— Никак, никак не могу, — заторопился худой, унылый, уже старый (по-нашему) — тридцатилетний, верно, Иванов.

Перов, высоко вздернув узкую черную бровь, выразил готовность служить науке верой и правдой. Скирмунт погладил себя по прилизанным волосам и информировал Трех Согласных, что сначала он должен выяснить, в чем дело и какая именно наука имеется; в виду.

И тогда начал говорить Леонид… Говорить? Нет, это было что-то высшее.

Все в его речи оказалось именно там, где надо: и слова о том, что

Перуанский войдет в историю, и утверждение, что они будут жалеть, если откажутся, и указания на мизерность недельного срока и намеки на возможность стать героем науки без риска попасть в ее мученики, и упоминание о том, что сами они, экспериментаторы, только кажутся молодыми. И правдивое перечисление их грамот и призов «по науке», и нагло-лживое зачисление Тихона (выглядел старше всех) в доктора наук, а