Можно было бы привести немало ленинских психологических наблюдений, касающихся таких общественных слоев, как служащие (чиновничество), военные, духовенство.

Наблюдения, касающиеся военных, интересны как контрастом между характеристиками духа царской армии и советской, так и указаниями еще в предреволюционные времена на неумолимо происходящую социально-политическую дифференциацию среди военных. Чем больше использовало свои войска правительство против населения, тем неизбежнее они втягивались в политическую жизнь. Из контрреволюционной армии, говорит Ленин, неумолимо происходит выделение, во-первых, ядра борцов за революцию, во-вторых, массы нейтральных. Иначе говоря, правительство, бросая против революции солдат, тем самым “поднимает на борьбу самых отсталых и самых невежественных, самых забитых и самых мертвых политически, — борьба просветит, встряхнет и оживит их”. Напомним в связи с этим и тот психологический штрих, который стал знаменитым благодаря литературе, театру и искусству: Ленин схватил в нескольких словах перелом в народных массах чувства, вызываемого видом военных: “Мы знаем, что в народных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь надо бояться человека с ружьем…”.

Выразительны даваемые Лениным характеристики устойчивых черт чиновничества в дореволюционной России и его политических колебаний в 1917 г.

Из всего сказанного Лениным о духовенстве отметим здесь лишь одно-единственное наблюдение. А именно, Ленин обратил специальное внимание на фигуру деревенского священника: “Почему деревенский священник, — писал он в 1908 г., — этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок 6 бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина… Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику”.

Хорошо известно, как много сказано Лениным о положении женщин в дореволюционной России, о роли женщин в революционном пролетарском движении, строительстве социализма. Среди этих высказываний встречаются драгоценные для психолога мысли. “Пролетарские женщины, — писал он в 1916 г., — не будут смотреть пассивно, как хорошо вооруженная буржуазия будет расстреливать плохо вооруженных или невооруженных рабочих”. А в 1921 г., говоря об освобождении женщины от домашнего рабства, Ленин писал, что переход этот труден, “ибо дело идет здесь о переделке наиболее укоренившихся, привычных, заскорузлых, окостенелых „порядков"…”.

Задача состоит конечно, не в том, чтобы привести здесь все ленинские характеристики общественных групп, слоев, классов. Важно лишь показать, как через все его научно-революционное творчество проходит установка — знать и учитывать особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, каждой профессии, тем более каждого класса. При этом интересно замечание Ленина: “Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут. Но социальные типы остаются”.

Особо следует остановиться на той стороне социальной психологии, которая относится к национальному вопросу.

Однажды по поводу утверждения итальянского социалиста Лаццари: “Мы знаем психологию итальянского народа”, Ленин бросил знаменательные иронические слова: “Я лично не решился бы этого утверждать о русском народе…”. Ленин, великий русский революционер Ленин не берется утверждать, что он знает психологию русского народа! За этими словами многое скрывается.

Прежде всего, за ними скрывается мысль, что в каждой национальной культуре есть две антагонистические культуры, иными словами, нет и не может быть единой психологии такой этнической общности, как нация. Далее, за этими словами скрывается мысль, что выпячивание каких-то общих черт, охватывающих всю нацию, служит цели внедрения в умы буржуазного патриотизма и национализма, т.е. призванная затушить революционное пробуждение масс. И, может быть, самое главное — национальные особенности, при их усердном подчеркивании, служат не сплочению, а разъединению мирового революционного движения. Это в некотором смысле то же самое, что и подчинение “общерусского дела”, пишет Ленин, той узости, “которая заставляет питерца забывать о Москве, москвича о Питере, киевлянина о всем, кроме Киева…”

Как ставился Лениным вопрос о национальном чувстве, лучше всего видно по его работе “О национальной гордости великороссов”. “Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев”. “Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое… и свое рабское настоящее… Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т.д. „защитой отечества" великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам”.

Ленин видел в процессе ассимиляции наций под воздействием капитализма величайший исторический прогресс. Ленин был за национально-освободительные движения в той мере, в какой они были направлены против господства одной нации над другой. Он не отделял при этом национальное движение от вопроса о классах, участвовавших в нем. “Для первой эпохи типично, — писал Ленин, — пробуждение национальных движений, вовлечение в них крестьянства, как наиболее многочисленного и наиболее „тяжелого на подъем" слоя населения в связи с борьбой за политическую свободу вообще и за права национальности в частности”. Ленин при этом был непримиримым врагом всякого противопоставления наций друг другу, видя в этом отравление “сознания темных и забитых масс”.

В национально-освободительных движениях Ленина интересовали те психологические аспекты, которые касаются, например, чувства ущемленного национального достоинства, обиды угнетенной нации на великодержавных угнетателей, их недоверия к угнетателям.

Но на всем протяжении его сочинений мы ничего или почти ничего не находим о вещах, занимающих “этническую психологию”: об отличительных чертах национального характера или психического склада тех или иных народов или наций. Редко-редко бросит он мимоходом слово о способности русского народа к самопожертвованию или о склонности немцев к теоретическому мышлению. Но в общем этот круг вопросов чужд мысли Ленина. И в самом деле, он всегда руководствовался положением: “При всяком действительно серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям”.

Итак, Ленин больше всего интересовался сдвигами в общественной психологии. Для него общественная психология была отнюдь не незыблемым и исходным основанием общественных явлений. Общественная психология может изменяться и должна изменяться. Нет места для идеализации или для возведения в абсолютный закон стихии, инстинктов, страстей массы. Агенты царского правительства усердно работали “над разжиганием дурных страстей темной массы…” Ленина интересовало лишь то в психологии массы, что содействовало революции или что преобразовывалось революцией. Замечательно выразительны его слова: “Поклонники Лаврова и Михайловского должны считаться с психологией забитой массы, а не с объективными условиями, преобразующими психологию борющейся массы”.

Вот пример ленинского понимания социально-психологической динамики: “На сторону революции, — пишет он в статье “Перед бурей” в 1906 г., — становится все большая часть рабочих, крестьян, солдат, вчера еще бывших равнодушными или черносотенными. Одна за другой разрушаются те иллюзии, один за другим падают те предрассудки, которые делали русский народ доверчивым, терпеливым, простодушным, покорным, всевыносящим и всепрощающим”. “Рабочая партия, — пояснял Ленин в том же году, — все надежды возлагает на массу, но на массу не запуганную, не пассивно подчиняющуюся, не покорно несущую ярмо, а массу сознательную, требовательную, борющуюся”.