Наука о социальной психологии по глубочайшему существу своему должна быть историчной. Историзм -в не меньшей мере ее краеугольный камень, чем материальная физиологическая основа психической деятельности. Она изучает меняющегося человека.

Папа Пий XII обратился с речью к X Международному конгрессу исторических наук в Риме в 1955 г. “Термин „историзм", — говорилось в этой речи, — обозначает философскую систему, которая не замечает во всей духовной деятельности, в познании истины, в религии, морали и праве ничего, кроме эволюции, и, следовательно, отвергает все, что неизменно, абсолютно и обладает вечной ценностью. Подобная система, конечно, несовместима с католическим мировоззрением и вообще со всякой религией, признающей личного бога”.

Тут верно то, что историзм несовместим с религией. В человеке нет ничего константного, кроме анатомии и физиологии его тела (включая сюда, разумеется, и мозг), общих для всего вида Homo sapiens на всем протяжении его существования. Но специфика человека и состоит в том, что функционирование этой константной основы в ее высших проявлениях бесконечно видоизменяется, вплоть до превращения функций в собственную противоположность вместе с изменениями и превращениями общественно-исторических отношений. Мозг остается тем же, но независимо от каких-либо органических изменений не только содержание сознания, а и любые операции мозга могут быть глубоко качественно различны. Мозг — это такой рабочий механизм, функционирование которого возможно по совершенно различным и даже противоположным рабочим схемам. Многие нервно-психические заболевания вовсе не являются болезнями в узком смысле слова — не порождены ни инфекциями, ни органическими или химическими нарушениями в нервных тканях. При этом критерий различения нормы и патологии носит чисто общественно-исторический характер, так что иные явления, ныне относимые к психопатологии, еще в прошлые века нимало не считались болезнью, и наоборот, индивиды, сегодня признаваемые нами здоровыми, в прошлые века могли содержаться в заведениях для душевнобольных и преступников. Как именно мозг “нормально” функционирует — это определяет не природная среда, окружающая индивида, а человеческая, общественная среда. Это и значит, что высшая нервная деятельность человека подчинена принципу историзма.

Наука о социальной психологии и историческая паука не должны существовать друг без друга.

Основным вопросом исторического материализма является причинная зависимость между общественным бытием и сознанием.

Основополагающий тезис, что общественное бытие определяет сознание, — это неисчерпаемый по своему потенциальному богатству источник разработки новых и новых сторон науки об общественном развитии. Этот тезис должен быть всесторонне и полностью раскрыт не только с философской стороны, но и с конкретно-исторической: как именно, какими конкретными путями общественное бытие определяет сознание. Величайшая порочность экономического материализма состоит в претензии описать человеческую историю без всего субъективного. Между тем открытие марксизмом объективного требует не отбросить, а объяснить субъективное.

Социальная психология берется за изучение самой субъективной стороны субъективного. Это — исторически видоизменяющаяся психика людей.

Находим ли мы описание и анализ ее в сочинениях историков? Увы, ничтожно мало. А ведь история без психики — это история без живых людей. Это какая-то “обесчеловеченная” история. Например, в научных трудах по истории рабочего движения есть и экономическое положение рабочих, и статистические данные о их численности, есть сведения о стачках и об организациях, о рабочих партиях и программно-идеологической борьбе, — и все-таки недостаточно видно рабочих. Глубоко, до дна внутренний мир этих рабочих не раскрывается. В этом случае вместо исторического материализма получается что-то вроде бихевиоризма: изучение лишь внешнего поведения, без всякой “психологизации”.

Конечно, спорадически встречаются в сочинениях историков штрихи специфической психологии тех или иных групп, той или иной эпохи. Но, как правило, психологический анализ касается лишь отдельных исторических персонажей, и речь уж тут идет не о психологической науке, а о психологическом портрете.

Историки уже заметили отставание этой стороны их творчества.

Сказанное выше не означает, что в данной книге может быть изложена конкретная методика приложения социальной психологии к разнообразным конкретным темам исторической науки. К этому приведет лишь путь теоретических исканий.

Точно так же здесь не могут быть даны готовые рецепты использования социальной психологии в современной истории. Несомненно, что ее конечная задача — быть наукой высоко действенной, способствовать формированию нового человека — человека коммунизма. В конечном счете польза социальной психологии будет измеряться ее связью с жизнью, практикой строительства коммунизма. Это никак не исключает того, что ей нужен глубокий теоретический фундамент. Без закладки научной системы, без отработки простых элементов, исходных понятий, без относящихся к самому фундаменту обобщений эффект будет поверхностным. Нет хуже тех практиков, которые, спеша навстречу жизни, отмахиваются от копания в теории вопроса. Марксистско-ленинская социальная психология выполнит свои большие задачи в деле строительства коммунизма только в том случае, если она будет действовать как подлинная наука, а не “на глазок”.

Надо еще раз напомнить, что настоящая книга носит ограничительное заглавие: “Социальная психология и история”.

Историки сильно отстали в изучении психической стороны, субъективных аспектов описываемых ими массовых явлений. Лишь безнадежные “экономические материалисты” могут думать, что восполнение этого пробела привело бы к “психологизации” истории. Видеть реальность во всей ее полноте, познавать специфические закономерности отдельных уровней и сторон общественной жизни людей — требование подлинной исторической науки. Урок ленинских работ учит историков-ленинцев не пугаться жупела “психологизации”, а глубоко изучать как динамику общественных настроений, так и другие социально-психические факты.

Однако в конечном счете социальная психология, разрабатываемая психологами и историками применительно к прошедшим эпохам, — это гигантская лаборатория для познания и выверки тех понятий, которые нужны нам в современной общественной практике. Созидание коммунистических отношений, воспитание нового человека властно требуют не только текущих констатации и рекомендаций, но исследования фундаментальных проблем. Сложные субъективные краски общественной борьбы в странах капитализма, в молодых развивающихся странах тоже диктуют интерес к этим фундаментальным задачам психологической науки. Всем, кто хотел бы построить советскую науку о социальной психологии, “не слишком” углубляясь в теорию, надо напомнить: чем глубже фундамент, тем надежнее, тем выше может быть здание; чем глубже корни, тем щедрее ветви.

Автору остается добавить, что он остается несколько в стороне от основных направлений современной западной социальной психологии. Их довольно много, развиваемые идеи и методы разнообразны. Но автор полагает, что всех их объединяет один общий признак: эта отрасль западной психологии не может быть названа в полном смысле социальной. Объектом здесь являются все-таки не общества, не общности, а суммы индивидов. Предлагаемая книга — раздумья о возможности нащупать под ногами совсем другую тропу.