В качестве частного случая ленинского представления о стихийности и сознательности упомянем его постановку вопроса о братании на фронте в 1917 г. Братание началось и идет стихийно, писал Ленин, “ясной политической мысли у братающихся солдат нет. Это говорит инстинкт угнетенных людей, которые устали, измучились и перестают верить капиталистам… Вот это верный классовый инстинкт. Без такого инстинкта дело революции было бы безнадежно… Необходим переход этого инстинкта в сознание”. Пока братание стихийно, оно означает только ломку проклятой дисциплины казарм, дисциплины мертвого подчинения солдат офицерам, генералам, капиталистам. Но это — уже революционная инициатива масс. Братание было стихийным, но уже оно переходило от братания на одном фронте к братанию па всех фронтах и, вместе с расширением, открывало почву для внесения в него политического сознания, для перехода к братанию сознательному.
Но весь этот страстный и широкий ленинский интерес к стихийности и ее второй форме, т.е. не к психологии покорности, а к психологии протеста, ведет лишь к выводу, что последняя жадно, как губка, готова впитать в себя то или иное сознание — будь то буржуазная идеология или подлинная наука пролетарского социализма. Эта психология протеста, эта стихийность сама по себе вовсе не предрешает выбора научного сознания перед ненаучной идеологией. Напротив, стихийное развитие рабочего движения ведет именно к подчинению его буржуазной идеологией, констатирует Ленин. Пусть социалистическая теория яснее и ближе для рабочих, зато буржуазная идеология старше, чем социалистическая, более всесторонне разработана, обладает неизмеримо большими средствами распространения. Вот почему “всякое преклонение перед стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли „сознательного элемента", роли социал-демократии означает тем самым, — совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, — усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих”.
Такова диалектика ленинской мысли о социальной психологии стихийного недовольства и протеста: видя в этой стихийности почву для социалистического сознания, Ленин в то же время атакует ее, отвергает преклонение перед ней, ибо сама по себе она — лишь почва для буржуазной идеологии. Стихийность может послужить и величайшей опорой, и величайшей помехой на пути революции. “Часто говорят: рабочий класс стихийно влечется к социализму. Это совершенно справедливо, в том смысле, что социалистическая теория всех глубже и всех вернее определяет причины бедствий рабочего класса, а потому рабочие и усваивают ее так легко, если только эта теория сама не пасует перед стихийностью, если только она подчиняет себе стихийность… Рабочий класс стихийно влечется к социализму, но наиболее распространенная… буржуазная идеология тем не менее стихийно всего более навязывается рабочему”.
Эти идеи Ленина вводят нас в понимание противоположности и взаимопроникновения общественной психологии и идеологии, стихийности и сознательности, бессознательности и науки. Познание всей этой области бессознательных, стихийных, но и подчиненных той или иной идеологии области социально-психических явлений, как видим, было нужно Ленину еще в 1901 г. для ответа на вопрос “что делать?”. Так оставалось и на протяжении всей его дальнейшей деятельности.
Психологический аспект взаимоотношений авангарда и масс
Изучая совокупность замечаний Ленина по социальной психологии, мы видим, что все эти наблюдения в конечном счете подчинены одной задаче — правильно учесть условия революционной деятельности партии, верно оценить социально-психологическую почву, на которую падают лозунги партии, а тем самым эффективность ее деятельности. Ленин зорко фиксирует среди разных слоев пролетариата и крестьянства, в зависимости от общей политической обстановки, то прилив революционной энергии, то ее временное понижение, подчас, как он пишет, уныние и апатию. Перед его глазами весь диапазон: после революционного подъема 1905 — 1907 гг. — “момент громадного понижения энергии масс”; в других исторических условиях, в условиях военных трудностей 1918 г. — предвидение победы, “если создастся тот перелом в народном настроении, который зреет, для которого, может быть, понадобится много времени, но он наступит, когда широкие массы скажут не то, что они говорят теперь”. Соответственно партия видоизменяла многообразные методы своей работы в массах.
Это — один из аспектов учения Ленина о взаимоотношениях партии с массами и классами. Здесь мы касаемся только этого психологического аспекта, хотя он тесно связан с другими.
Отношения организованного авангарда с остальной массой — пример диалектики ленинизма.
Прежде всего Ленин неустанно подчеркивает, что самый лучший, самый революционный авангард, самая закаленная рабочая партия — это только малая часть огромного народного моря. Она — бессильна, если оно не волнуется. “…Самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов”.
В моменты крутого революционного подъема Ленин не боялся подчеркивать отставание партии от стихийных сдвигов революционной психологии масс. “Девятое января 1905 года обнаружило весь гигантский запас революционной энергии пролетариата и всю недостаточность организации социал-демократов”. Из стремительного расширения объема масс пролетариев и крестьян, пробудившихся к политической и революционной жизни после январских событий 1905 г., Ленин незамедлительно делал практический вывод: “Говоря, без метафор: надо сильно расширить состав всевозможных партийных и примыкающих к партии организаций, чтобы хоть сколько-нибудь идти в ногу с возросшим во сто раз потоком народной революционной энергии”. В одном из писем того времени Ленин отмечал, что при таком гигантском движении “ни единому ЦК в мире нелегальной партии не удовлетворить и 1/1000 доли запросов” и что, хотя лично он был бы за оттяжку восстания до весны, “но ведь нас все равно не спрашивают”. Необходим съезд для подготовки восстания “на основании опыта практиков и настроения рабочей массы”. Ленин снова и снова подчеркивает, что партия не поспевает за развитием активности масс. “Жизнь показала, что дело идет не о восстании “одичалых масс”, а о восстании сознательной массы, способной к организованной борьбе… Надо выяснить, каково настроение пролетариата, сознают ли рабочие себя способными бороться и руководить борьбой”. Проходит еще немного времени, и московские события, по словам Ленина, снова показали, “что мы все еще склонны недооценивать революционную активность масс”. Такую же высокую оценку самодеятельности рабочего класса Ленин дает и в последующие периоды истории. Например, в 1919 г., говоря, что Советская власть держится в деревне благодаря искренней поддержке большинства трудящихся, он продолжает: “Эту поддержку мы получили потому, что городские рабочие тысячами путей, о которых мы и не подозреваем, пришли в связь с деревенской беднотой” [разрядка моя. — Б. П.].
Но это лишь один полюс диалектики. Начать с того, что работу партии Ленин ориентировал не только на время взрыва, но и на время затишья, когда от партии требуется политическая агитация для пробуждения широких масс. Главное же: авангард потому и авангард, что он способен увлечь и зажечь массу. “А в критические минуты жизни народов бывало не раз, что даже немногочисленные передовые отряды передовых классов увлекали за собой всех, зажигали огнем революционного энтузиазма массы, совершали величайшие исторические подвиги”. Эта роль авангарда выполнялась в истории не просто пропагандой передовой теории, но именно распространением своего энтузиазма, именно зажиганием пожара революционного настроения. Ленин писал: “Все великие политические перевороты решались энтузиазмом передовых отрядов, за которыми стихийно, полусознательно шла масса”.
Когда в 1905 г. партия призвала сосредоточиться на внепарламентских средствах борьбы, это было призывом людей, пишет Ленин, “на деле стоявших впереди толпы, впереди миллионов борцов из рабочих и крестьян. Поддержав этот призыв, миллионы показали, что лозунг был объективно-верен, выражал не только „убеждения" горстки революционеров, а действительное положение, настроение и инициативу масс”. Масса инстинктивно чувствует нашу правоту, писал Ленин в 1916 г. Иначе говоря, лозунги партии падают на адекватную социально-психологическую почву и отвечают объективным интересам масс. В этом состояла сила большевистской партии. В 1917 г. Ленин подчеркивал: “Именно мы и только мы „учитываем" и перемену настроения в массах, и нечто еще гораздо более важное и глубокое, чем настроение и его перемена: основные интересы масс…” Большевики, продолжал Ленин, отворачиваются от шовинизма, чтобы выражать интересы масс и звать их на революцию, “их перемену настроения использовать не для беспринципного подлаживания под данное настроение, а для принципиальной борьбы за полный разрыв с социал-шовинизмом”.