Хлопнула в глубине квартиры дверь.
«Вы всегда такой?» — сказал Смирнов.
«Какой?»
«Говнистый».
«Всегда, — спокойно согласился бородатый. — Я родился говнистый. Надо же кому-то быть говнистым. А ты хочешь сказать, длинный, что ты не передрейфил?»
«Я извиняюсь, — сказала Светлана. — Я не думала, что он на вас накинется…»
«Не думала… Заложила ребят, шлюха. Зверь тебя наверняка тоже поебывает, Машки ему мало…»
«Замолчи, мудак!»
«Можно вас на пару слов, Света? — огибая стол, Индиана коснулся плеча Смирнова. — Сейчас двинемся, Саша».
В коридоре, у висящего на стене старого телефона, Индиана вложил во влажную ладонь Светланы зеленую пятидесятирублевку.
«Так как же они выглядели?»
«Один — высокий, с опухшей физиономией, здоровенный блондин лет тридцати или чуть больше, Анатолий. Бывший спортсмен. Второй… По-моему, ворюга… — Светлана захихикала беззвучно в сторону. — Виктор. Темный. Глаза голубые. Рост… — она посмотрела на пятидесятирублевку в ладони. — Рост как у нее. Она все с ним обнималась, так что видно было, что они одного роста».
«Дальше…»
«Я их совсем не знаю… Хотя получается, что это я их познакомила».
«Не понимаю».
«Еще в самом начале ее… как сказать, пребывания, еще в ноябре, я ее взяла к одной девочке. И там был этот самый Виктор, который ворюга…»
«Адрес?» — Индиана вынул из кармана вторую зеленую банкноту.
«Я же сказала, что не знаю его адреса».
«Адрес «девочки»?»
«Тут недалеко, на Колхозной площади она…»
«Имя и адрес».
«Сурикова. Колхозная, 36».
Индиана вложил в мокрую ладонь банкноту. «Если она объявится, скажите, что я ее ищу».
Смирнов ждал его в коридоре одетый.
Лишь на Трубной площади Смирнов нарушил молчание. «Скажу вам честно, Индиана Иваныч, я уже не верил в то, что мы выберемся из этого притона живыми».
«Скажу вам честно, камрад Смирнов, что, отвыкши от местных нравов, долго не мог понять, валяют ли дурака эти люди или мы серьезно находимся в опасности. Однако как погано чувствовать себя беспомощным».
«Чеченская мафия — самая жестокая. Много был наслышан о ней, но за всю мою сознательную я не попадал в такое. Ну и знакомства у вас, Индиана Иваныч… Когда он стал меня обыскивать…»
«Извини, Саша…»
«Если не ошибаюсь, вы ищите ту самую красивую и злую женщину, какую я имел честь встретить в вашей мансарде в Париже?»
«Ту самую, Саша».
По вьюге
День получился длинным. Индиана сделал его таким, назначив несколько свиданий и решив выполнить множество обязанностей. Примчавшись в матриархальную семью Смирнова (бабушка, мама и мамина подруга — монументальная женщина из Сибири), отобедав с женщинами, они уже через полтора часа выскочили опять в снег и устремились в такси в Лужники. Индиана обещал Соленову, что прибудет на семичасовой концерт Токарева, показаться еще одной пятнадцатитысячной партии народа…
Их остановили в дверях служебного входа. Индиане пришлось доказывать, что он Индиана, милиционерам, он клялся именем Соленова… Наконец под личную ответственность директора Лужников их впустили, и они помчались за кулисы. Они поспели удивительно вовремя: Соленов задирал ногу на первую ступень лестницы, ведущей на сцену. Держа за руку Викторию. Индиана выскочил вместе с ними, брюки заправлены в сапоги, уже прилично пьяный и, когда до него дошла очередь произносить речь, сказал: «Вот я не успел даже обувь сменить, так к вам в сапогах и явился». Он собирался продолжить, может быть, рассказать им о поганом чечене, но конферансье ласково оттиснул его от микрофона.
В артистической Индиана представил Смирнова Соленову. И актрисе. Обнаружилось, что и Соленов пьян, или так устал, что похож на пьяного. Может быть, также он был недоволен Индианой, явившимся на выполнение задания поддатым. Во всяком случае, Соленов никуда их с собой не пригласил и, взявши за руку актрису и нахлобучив свою слишком маленькую шапочку, исчез. Предоставленные самим себе, они решили уйти с концерта. Они решили посетить располагающиеся рядом у Ново-Девичьего памятные места жизни Индианы. Еще несколько мест.
Не заблудившись среди елей и снега, они выбрались из Лужников и в первую очередь отправились к обыкновенному многоквартирному дому на заснеженном бульваре. Там, на бульваре, и начался вдруг снежный буран. Индиана надвинул на глаза капитанку, а Саша, опустив на лицо лыжную шапку, сделался похожим на международного террориста. «Тут, товарищ Саша, видите боковые окна второго этажа, жила некогда двадцатилетняя девочка-жена со старым мужем… Старому мужу было столько лет, как мне сейчас… В те годы я очень любил одну пластинку. Русские народные песни в исполнении, если я не ошибаюсь… Петрова. Была у этого певца в репертуаре вещь, название, к сожалению, я позабыл, баллада, повествующая о любви Стеньки Разина. Я вам сейчас напою:
И встречается ему, Саша, «раскрасавица Алена», чужемужняя жена. Так как девочку-жену звали именно Аленой, о, с каким же удовольствием я идентифицировал себя, Саша, со Стенькой. Я даже купил себе красную рубаху».
«Следовательно, нe были вы чужды большой любви, — сказал Смирнов, отворачиваясь от снега и ветра, — Это была та же юная особа, свадьбу с которой вы сыграли сегодня утром на Большом Гнездниковском переулке?»
«Совершенно верно. А случилось так, друг мой, Саша, что познакомился я с юной особой летом. А в сентябре мне предложили комнату совсем недалеко отсюда, на Погодинской улице. Некая Зина. Подруга жены одного парня, карикатуриста. Он уже умер давно, всего тридцати семи лет отроду. Звали его Володя Иванов. Если бы не появление этой желтой солнечной комнаты, может, большой любви и не состоялось бы. Но так как юноша жил по соседству, молодая девушка от скуки и движимая любопытством часто звонила ему по телефону и позднее почти ежедневно посещала молодого поэта в его бедной, но светлой каморке».
«Вы хотите подняться и потревожить обитателей?» — Смирнов указал заперчатаченной рукой на желтые сквозь пургу окна над ними.
«Нет. Да и я уверен, что они нам не откроют… Темнота, пурга, вдруг являются два заснеженных типа… «Извините, тут жила моя любимая женщина. Можно мы войдем?»
«Хотите посетить вашу Погодинскую? Посмотреть на светлую каморку?» — Смирнов все старался повернуться спиной к ветру и снегу, но буран крутился вместе с ним и ударял-таки его в лицо. Нос и губы его посинели от холода.
«Бедный Саша. Из-за меня вы подверглись обыску, вас ударили по ноге и пытались сломать руку, теперь вас атакуют стихии. Идемте отсюда».
Они зашагали к бульвару, к башням Ново-Девичьего монастыря. Уже оказавшись на бульваре, войдя в него, Индиана оглянулся на мутные, в метели огни банального жилого дома. Тогда в ноябре, в доме этом, в ее квартире пролилась его, Индианы, кровь. Глубокой ночью, при участии одного типа, ныне народного артиста Союза Советских. Он ждал ее, молодой поэт (лишь за неделю до этого они стали любовниками), он ждал ее (муж был в отъезде в командировке в Польше), взобравшись выше на лестничную клетку (спрятавшись?), а она пропала. Появилась глубокой ночью. Увидав ее внизу, в прорезь лестницы, он поднялся, чтобы броситься к ней и обрадовать: «Я здесь, любовь моя, я жду тебя!», но вдруг услышал, как внизу еще раз хлопнула дверь. Кто-то шел вслед за ней. Безошибочным чутьем влюбленного он понял, что она привела к себе мужчину. Она молча прошла в длинной шубе и оказалась к нему спиной. И столько лет спустя воспоминание об этой спине повергло его в дрожь. Однако что же в ее спине было особенного? Какая это была спина? Безжалостная. Спина женщины, сознательно приведшей к себе мужчину. В четыре часа ночи. Муж в командировке. А юного поэта-любовника она услала еще в шесть вечера. Солгав ему, что должна провести вечер с сестрой.