Стучащий чувствует себя героем? Маленьким героем-доносчиком, ничем не рискующим бессильным подражателем тем немногим, кто имел мужество (или безрассудство) выступать против Зла до 1953 г… Судьба устроила так, что мне пришлось присутствовать при (куда более лимитированной) местной эпидемии стукачества среди советских эмигрантов в Америке в 1975–1980 гг. Почувствовав себя в безопасности, как смело бросились бывшие советские граждане стучать на СССР! Очевидно необходимое условие для возникновения эпидемии — отсутствие риска. Уже шесть лет бушует эпидемия стукачества в полную силу в огромной стране. Опасно долго бушует. Нормально, что время от времени в жизни народов случаются периоды переоценки ценностей. Однако для трех сотен миллионов людей находиться в состоянии негативного отрицания целых шесть лет и не прийти к позитивному мышлению есть признак того, что болезнь перешла в хроническую. Оставаясь в стадии стукачества столь долгое время, советское общество паразитирует на прошлом: отрицая его, утверждается за его счет. Отрицательное мышление, превратившееся в идеологию стукачество может лишь разрушать. Создать оно ничего не в силах. Выгляните в окно! Настучав на свою историю, объявив ее преступной, вооружили мощными аргументами сталинизма и застоя националистов всех мастей и теперь удивляются, что распадается страна. Вдохновившись антитоталитаризмом, доборолись против центральной власти до такой степени, что раздробили ее на тысячи властей. Результат — политической власти не существует. Остатки порядка поддерживаются по привычке органами порядка. А если распадутся и милиция и армия?

Оказывается, их это не страшит. В том же номере "Литературной газеты'*, где Щекочихин призывает вернуть стукачей с «Либерти» в Москву, Борис Стругацкий поделился с корреспондентом газеты таким вот, мягко говоря, безумным откровением: "Я оптимист. Еще каких-нибудь пять лет назад я был совершенно уверен, что сложившуюся у нас в стране государственную систему власти — расшатать невозможно… А теперь вижу: есть такие силы. Не могу назвать их, не вижу их, но зато вижу результат их действий. Вижу, как машина начинает сбоить, как она дребезжит, разбалтывается, норовит заклинить… Это вселяет надежду". С вашим носом ("Литературная газета" поместила фото самосожженца) и вашими очками, уважаемый Борис Натанович, в момент, когда машина заклинит, Александр Экштейн настучит на вас, а его дружки вас линчуют на московской улице. Молите Бога, чтобы она тянула! Ненавистная вам, оберегающая вас «машина». Метод стукачества распространился и на культуру. Стукачи-писатели пишут книги наоборот — карикатуры на свои же прежние книги. Стукачи-художники, отталкиваясь от соцреализма, создают карикатуры (первопроходец в этой области художник Целков — любимец Евтушенко). В сущности, все современное советское искусство (за редкими исключениями) есть карикатура на советское общество до 1985 г. Самостоятельного искусства стукачество создать не в силах.

Размеры статьи не позволяют мне проанализировать стукачество как культурный метод так подробно, как мне хотелось бы, но я позволю себе остановиться на жанре популярной песни. Уже герой песен Высоцкого и Галича (не всех, но многих) есть, по сути дела, карикатура на героя. Стучащий на самого себя, он не верит в свою трагичность, но, напротив, уверен в своей карикатурности, грубости, хамстве. Вечный провинциал с окраины мира (Европа ему метрополия), он так себя всегда и признает провинциалом и спешит окарикатурить (заложить) свой народ, свою страну и тем самым подчеркнуть различие между ними и собой. Отделиться. Он предает, чтобы не принадлежать. Чтобы сказать: "Я понимаю, что они бедные, и грубые, и провинциальные, и потому, что я это понимаю, я не такой, как они". Ибо советский стукач страдает комплексом неполноценности.

Современные поп-авторы и исполнители так и не вырвались за пределы карикатурности и сатиричности, навязанных им сильным талантом Высоцкого, каковой, увы, отдал дань стукачеству. (В лучших своих песнях Высоцкий, однако, поднялся выше стукачества.) Поп-тексты держатся исключительно на стукачестве на "старый режим". Издевка, насмешка над своими, нашими, над верованиями отцов — их метод. (Декларируемое часто советскими поп-идолами якобы равнодушие к политике не соответствует действительности.) "Наслаждайся трезвым бригадиром", — издевательски скандирует певец группы «Центр» Вася Шумов. Чем бы вы были, дорогие ребятки, без всех этих бригадиров, сталинистов? Вас не существовало бы, так как вы существуете лишь в отрицании ТЕХ — героических и сильных. Мощный мужественный рок-н-ролл не может быть создан на основе идеологии стукачества. До сих пор с Востока слышны только бессильные визги.

Стукачество неразрывно связано с завистью. Недаром такое центральное место в мировоззрении «демократов» занимает предмет зависти — Запад. Воспаленная мечта ИХ — ИХ ЗАПАД — мало похож на реальные страны Запада. Запад вызывает у советского стукача комплекс неполноценности. Именно комплекс неполноценности вызывает к жизни вот уже шесть лет тысячи реформ — одна другой непригоднее, одна другой фантастичнее.

С отрицательной идеологией стукачества страна обречена на агонию и смерть. Одним отрицанием плюс сухая формула рынка не объединить массы. Призыв к совместной спекуляции и обогащению, разумеется, может вдохновить несколько миллионов, но не три сотни миллионов людей. Стране срочно нужна ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ПОЗИТИВНАЯ ИДЕОЛОГИЯ. Обращение к интернациональным традициям российской цивилизации, к народным корням, к благородному коллективизму, к равенству неизбежно.

Советская Россия. 1991. 3 августа.

Многие советские газеты опубликовали в последние месяцы отклики читателей (письма и статьи) на твои статьи в «Известиях» и в «Собеседнике». Частый лейтмотив этих откликов — попытка дисквалифицировать тебя, твои мысли и идеи только на том основании, что ты живешь за рубежом, в Париже. Не стоит, мол, нам прислушиваться к голосу из-за рубежа. Например, антилимоновская статья в "Советской культуре" так и озаглавлена: "Может быть, обойдемся?" Что ты об этом думаешь?

В моем праве учить и давать советы я не сомневаюсь. Право высказывать свое мнение по вопросам советской внутренней и внешней политики у меня естественное. Его дает мне принадлежность к украинской нации по отцу и к русской по матери. Это право я имею потому, что бесчисленные поколения моих крестьянских предков кормили Россию хлебом и умирали с оружием в руках, защищая ее в снежных полях. В Великой Отечественной войне погибли вес мои родственники мужского пола, кроме отца. Несомненное право высказываться о том, что происходит на земле, где я родился (и жил до тридцати лет), я имею и как писатель, пишущий на русском языке. И как единственный сын престарелых родителей-пенсионеров, живущих в СССР и разделяющих вместе со всем народом тяготы перехода от недостроенного социализма к невразумительному и, по-видимому, страшному будущему. Поэтому я вправе спрашивать радикалов перестройки: "Что вы сделали с моей страной?"

Дисквалификация же по принципу географическому ничуть не более благородна, чем, скажем, дисквалификация по принципу расовому. Цель дисквалификации — избавиться от сильных противников. "Лимонов из Парижа" — звучит одновременно завистливо и презрительно. Можно подумать, что речь идет о купце или принце крови, — привилегированный и избалованный, живет он в Париже из прихоти. Между тем я родился в семье солдата сверхсрочной службы, в рабочем поселке. Двадцать лет я работал и в СССР, и в США простым рабочим. Писателем мне удалось стать только в возрасте 37 лет. У ребят из цеха точного литья харьковского завода "Серп и молот", где я работал обрубщиком и шихтовщиком в 1963–1964 гг., было столько же шансов оказаться в Нью-Йорке и Париже, как и у меня. То есть никаких. Всем, что я имею, я обязан себе. Своему таланту… Кстати сказать, перестроившаяся Родина так и не удосужилась вернуть мне отнятое у меня в 1974 г. гражданство. Так что прежде чем упрекать меня в том, что я даю советы "из Парижа" (для детского сознания моих советских критиков Париж представляется бесспорным раем земным, между тем это жестокий и дорогой город), справедливо было бы предоставить мне возможность жить в Москве.